Элена Ферранте - Дни одиночества [litres]

– Нет, все‐таки определенно стрихнин.

Мне захотелось поведать ему (как прежде – педиатру) о пограничной ситуации, в которой я очутилась. Подбирая подходящие слова, чтобы описать пережитое мною в тот день, я успокаивалась. Он внимательно меня слушал, не выказывая нетерпения и глядя мне прямо в глаза. В конце он сказал ровным голосом:

– Единственная ваша вина в том, что вы слишком чувствительны.

– Переизбыток чувств – это тоже вина, – ответила я.

– На самом деле виноват здесь только Марио, – ответил он, взглядом показав мне, что отлично понимает мои резоны, а вот резоны друга считает идиотскими. Он даже пересказал мне слухи (со слов своего брата) о не слишком чистоплотных методах, к которым прибегал мой муж, чтобы заполучить ту или иную работу. Это меня удивило: с такой стороны я Марио не знала. Тут врач улыбнулся, продемонстрировав ряд безупречных зубов, и добавил:

– Однако при всем при этом у него уйма достоинств.

Эта его последняя фраза – изящный прыжок от злословия к похвале – показалась мне настолько удачной, что я задумалась об истинной зрелости как о своего рода искусстве. Мне есть еще чему поучиться.

В тот вечер, вернувшись с детьми домой, я впервые после ухода Марио ощутила тепло и уют нашей квартиры. Я веселилась с ребятами до тех пор, пока им не пришло время отправляться в душ, а потом в кровать. Я уже смыла косметику и собиралась лечь, как вдруг в дверь постучали. Посмотрев в глазок, я увидела Каррано.

После того как он похоронил Отто, мы встречались редко – и всегда при детях, всегда лишь бросив друг дружке “привет”. На его лице читалась привычная для него покорность судьбе, и он горбился, будто стыдясь своего высокого роста. Первой моей мыслью было не открывать дверь – я боялась, что с ним вернется мое прежнее плохое самочувствие. Но потом я заметила, что у него иначе – без пробора – уложены волосы и что он совсем недавно вымыл голову, и подумала, что, приводя себя в порядок перед тем как решиться подняться на один этаж и предстать перед моей дверью, Каррано потратил немало времени. Меня подкупило и то, что он, чтобы не разбудить детей, постучал, а не нажал на звонок. Я повернула ключ в замке.

Он сразу же смущенно протянул мне бутылку охлажденного белого вина, заметив, что это именно то “пино бутрио” 1998 года, которое я принесла ему в прошлый раз. Я сказала, что взяла тогда первую попавшуюся бутылку, у меня нет никаких предпочтений. Ненавижу белые вина, от них у меня болит голова.

Он безмолвно пожал плечами, стоя в прихожей с бутылкой, которая уже начала запотевать. Взяв вино, я вяло его поблагодарила и кивнула в сторону гостиной, а сама пошла на кухню за штопором. Вернувшись, я застала его сидящим на диване; он крутил в пальцах покусанный баллончик из‐под яда.

– Пес здорово его уделал, – заметил он, – почему ты его не выбросишь?

Это были невинные слова, произнесенные ради того, чтобы завязать разговор, но мне не понравилось, что Каррано упомянул Отто. Налив ему вина, я сказала:

– Выпей и иди домой. Уже поздно, я устала.

Он растерянно кивнул, наверняка думая, что я шучу, и ожидая, что я вот-вот стану приветливее и гостеприимнее. Я испустила глубокий недовольный вздох:

– Сегодня я была у ветеринара, он сказал, что Отто отравили стрихнином.

Каррано, явно опечаленный, покачал головой.

– Люди бывают так жестоки, – пробормотал он. Сначала я было подумала, что он намекает на ветеринара, но затем до меня дошло, что он говорил о людях в парке. Я внимательно на него посмотрела.

– А как насчет тебя? Ты же угрожал моему мужу, что отравишь собаку? Мне дети рассказали.

На его лице отразилась растерянность, сменившаяся искренним огорчением. Он сделал усталый жест рукой, будто отгоняя мои слова. А затем произнес удрученно:

– Я не это хотел сказать, они меня не так поняли. Угрозы отравить собаку я слышал от других, я и тебя предупреждал…

Тут он вспылил, и его тон стал резким.

– В конце концов ты и сама отлично знаешь, что твой муж возомнил себя властелином мира.

Мне показалось бессмысленным говорить, что я этого не знала. Я по‐другому представляла себе собственного мужа, а сейчас, когда он ушел, вместе с ним исчезло и то представление о жизни, которое я долго считала своим. Все произошло совершенно неожиданно, как в фильме – когда самолет, набравший высоту, начинает разваливаться в воздухе. Мне не дали времени на то, чтобы я успела хотя бы немного проникнуться сочувствием.

– У каждого есть недостатки, – буркнула я, – он такой же, как все. Иногда мы хорошие, иногда отвратительные. Когда я пришла к тебе, разве не творила я такие постыдные вещи, о которых и подумать прежде не могла? Все это было без любви, без влечения, так, сплошная дикость. Однако же я не самый дурной человек.

Мои слова потрясли Каррано, он спросил встревоженно:

– Значит, я был тебе безразличен?

– Да.

– И сейчас тоже?

Кивнув, я постаралась улыбнуться, моя улыбка должна была помочь ему отнестись к этому как к некоей аварии на жизненном пути, как к карточному проигрышу.

Поставив бокал, он поднялся.

– Для меня та ночь была очень важна, – сказал он, – и теперь она даже важнее, чем раньше.

– Сочувствую.

Легонько улыбнувшись, Каррано покачал головой: мол, нет, я не испытываю к нему сочувствия, а просто хочу побыстрее от него отделаться. Он пробормотал:

– Ты такая же, как твой муж. Не зря вы прожили вместе столько лет.

Он пошел к выходу, и я поплелась за ним. На пороге он вернул мне баллончик, который хотел было унести с собой. Я думала, что он уйдет, громко хлопнув дверью, но он аккуратно прикрыл ее у себя за спиной.

Этот визит меня расстроил. Я плохо спала и решила свести к минимуму общение с соседом. То немногое, что он мне сказал, сильно огорчило меня. Встречая его на лестнице, я едва отвечала на приветствие и шла дальше. Я ощущала спиной его обиду и печаль и гадала, сколько еще мне придется терпеливо отступать под этими полными боли взглядами и немыми просьбами. В общем, я получила по заслугам, я повела себя с ним слишком легкомысленно.

Но скоро дела приняли иной оборот. День за днем Каррано старательно избегал меня, умудряясь, однако, подавать различные сигналы о своей преданности. Я находила у двери то сумку с покупками, которую в спешке забыла внизу в подъезде, то газету или ручку, оставленные на скамейке в парке. Однако я ни разу его не поблагодарила. В голове у меня то и дело всплывали обрывки нашего разговора, и, хорошенько поразмыслив, я поняла, что больше всего обеспокоена прямым обвинением в своем сходстве с Марио. Я не могла отделаться от впечатления, что Каррано бросил мне в лицо горькую правду, даже не догадываясь о том, насколько она горька. Я обдумывала эту мысль так долго еще и потому, что дети снова пошли в школу и у меня стало больше свободного времени.