Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник litres]

Гроб с Трудом Валентиновичем они долго возили туда-сюда, ища свой участок и путаясь в заснеженных кладбищенских улицах и переулках. Потом прощались у могилы. Отец лежал в гробу потемневший и нахмурившийся, словно мучительно вспоминал, кто же не смог забить решающий пенальти в Лос-Анджелесе. Башмаков наклонился и все-таки коснулся губами бумажного венчика на отцовском лбу. И не почувствовал ничего, кроме холодной шероховатости бумаги. Людмила Константиновна, когда яму уже забросали, очень расстроилась, увидав, как могильщики перерубили лопатой длинные шипастые стебли великолепных алых роз.

– Все равно тащат, – шепнул кто-то, – обрубки в венки вплетают…

Поминали отца в «Стрелке», и выпившие завсегдатаи почему-то очень серчали, что Башмаков, в отличие от своего усопшего родителя, в футболе совершенно «не Копенгаген».

Через несколько дней после похорон Дашка принесла Башмакову новую, упакованную в коробку рубашку.

– Завтра ты идешь к Корсакову.

– А кто это?

– Директор валютно-кассового департамента. Я договорилась.

«М-да, – подумал эскейпер, – не устрой меня Дашка в банк, с Ветой я бы никогда не познакомился, жил бы себе спокойно со своей вечной женой Екатериной Петровной и не собирал бы сейчас манатки, чтобы бежать на Кипр. Все из-за банка!»

пели на юбилейном фуршете девчонки из кордебалета – и выше головы, точно в эсэсовском приветствии, вскидывали ноги.

Встреча с Корсаковым была назначена на двенадцать пятнадцать. Но собираться Башмаков начал с самого утра, как только вернулся с пробежки. Вымыл голову и уложил волосы феном. Потом долго распечатывал подаренную рубашку, выбирая из нее, словно из костлявой рыбы, многочисленные булавочки. Костюм, с вечера отутюженный Катей, висел на гардеробной дверце. Одевшись, с трудом застегнув новый твердый воротничок и постояв перед овальным зеркалом, Олег Трудович огорчился: пиджак был ему теперь великоват и сидел мешком. Поразмышляв, Башмаков пришел к выводу, что без диоровского галстука не обойтись.

Дашка уверяла, будто от их дома до банка пятьдесят минут, но Башмаков отправился в путь за полтора часа. На метро он добрался до «Сокольников», где не бывал много лет, а если и бывал, то мимоездом. Олег Трудович еще помнил деревянные домики вокруг станции и ту самую булочную, возле которой Шарапов встречался со шмарой из банды Горбатого.

«А теперь – Горбатый! Я сказал – Горбатый!»

«Интересно, Высоцкому понравилась бы нынешняя жизнь?»

Здание метро, некогда выглядевшее вполне значительно, теперь, на фоне здоровенных бело-синих башен, напоминало замысловатую конструктивистскую собачью будку, брошенную псом и заселенную заводными мышами.

Башмаков глянул на часы и пошел пешочком к набережной, недоумевая, зачем вышел в «Сокольниках», когда надо было выходить на «Преображенке». Издали банк напоминал огромную ребристую глыбу зеленого льда – айсберг, неизвестно как вынесенный на берег Яузы. Стройка, по всем признакам, еще не закончилась: сбоку стояли вагончики-раздевалки, высились штабеля облицовочной плитки. Рабочие-турки в синих куртках гортанно улаживали какой-то производственный конфликт. Перед входом в банк располагался просторный паркинг, уставленный умопомрачительными тачками. От той стоянки, где еще недавно прозябал Олег Трудович, эта отличалась так же, как продовольственная «Березка» времен застоя отличалась от кимрского сельпо.

Пропуск был заказан. Охранник, одетый в черную форму, тщательно изучил сначала обе фотографии в паспорте, потом долго вглядывался в башмаковское лицо. Сомнения возникли явно из-за того, что Олег Трудович за последние два месяца похудел и «залучшал». Охранник наконец вернул паспорт с пропуском и кивком приказал положить кейс на ленту агрегата, умеющего видеть насквозь, – точно такого же, как в аэропорту. У Башмакова даже возникло ощущение, будто он куда-то улетает. Далеко-далеко… В кейсе, кстати говоря, ничего не содержалось, кроме двух яблок и банана: Олег Трудович как раз устроил себе разгрузочный день. Да и вообще кейс он прихватил исключительно для солидности. На экране возникли серые фруктовые силуэты, складывающиеся в очевидную фаллическую картинку.

– Проходите, – сказал охранник, ухмыльнувшись.

Башмаков вошел в полупрозрачный стеклянный стакан, рассчитанный на одного человека и устроенный наподобие шлюзовой камеры. На мгновение он оказался замкнут, потом дверь открылась, и Олег Трудович шагнул в огромный, ярко освещенный холл. На ступеньках широкой мраморной лестницы его встречала улыбающаяся Дашка. И у Башмакова снова возникло какое-то аэропортное ощущение, словно он прилетел издалека и дочь встречает его после долгой разлуки, хотя на самом деле расстались они несколько часов назад – Башмаков вернулся с утренней пробежки, Дашка же, докрашиваясь на ходу и дожевывая бутерброд, вылетала из дому.

Сбежав со ступенек, она поцеловала отца в щеку, чего дома никогда не делала. На ней была белая шелковая блузка и строгий бизнес-костюм, но с очень короткой юбкой, обеспечивавшей полноценный обзор длинных стройных ног, почти незаметных при каждодневном внутрисемейном общении. Да и вся Дашка здесь, на открытом стеклянно-мраморном пространстве, воспринималась совсем не так, как в тесной прихожей.

– Как добрался?

– Нормально добрался. Между «Комсомольской» и «Красносельской» пять минут в тоннеле стояли…

– Бывает. Пошли?

– Пошли.

И Дашка двинулась вперед особенной походкой, сочетавшей в себе офисную строгость и подиумную заманчивость. Дома она так никогда не ходила. Наблюдательный Башмаков отметил, что попадавшиеся навстречу девушки не только были одеты почти так же, как Дашка, но и двигались очень похоже. А вот встречные мужчины делились на две категории – энергично-торопливые юноши, летящие по коридору так, что галстуки за ними еле поспевали, и зрелые мужи, поспешающие солидно, словно совершая неторопливую, но вполне целенаправленную прогулку.

Дашка вела отца по белым коридорам, то и дело открывая какие-то двери пластиковой карточкой.

«Боженька ты мой! – подумал Башмаков. – Да наш секреченый-пересекреченый «Альдебаран» просто вокзальный сортир по сравнению с этим банком!»

Наконец они остановились возле таблички:

– Тебе туда. Не волнуйся. Все будет в порядке. Корсакова зовут Валерий Павлович… Ну, ни пуха!

– К чертям собачьим!

Дашка сдала отца высокой, изысканно тощей девице Вале, дежурившей в приемной. При этом девушки по-особенному переулыбнулись.