Юрий Поляков - Парижская любовь Кости Гуманкова [сборник]

– Она умерла… – тихо промолвил Мишка.

– Да? Не знал… Извини, парень… Мне не докладывали… Как же так вышло?

– Ее один… из «молодых львов» застрелил, – шепотом подсказал «помнацбес».

– Вот звери! – побагровел Избавитель Отечества. – «Запчасти» уже все отправили?

– Завтра последнюю партию вывозим, господарищ адмирал! – громко доложил «помнацбес».

Через неделю подполковник Юрятин был назначен начальником отдела № 13/Д – и только посвященные знали, что в задачу этого отдела входит оперативное обеспечение брака Избавителя Отечества и Джессики Синеусофф. Юрятин взялся за дело энергично, и через неделю, после того как загримированный под негра Кротолов спустился по трапу в аэропорту города Торонто, счастливый член общины «Юго-восточного храма», торопясь в ресторанчик «Russian blin», на своем «Ягуаре» попал в жуткую автомобильную катастрофу и получил необратимую травму первичных половых признаков…

Курылев в отделе № 13/Д работать отказался, да его туда особенно и не звали. Гораздо удивительнее то, что он решительно отказался от возвращения в армию, от внеочередного звания и приличной должности, а попросил сохранить за ним место ассенизатора-киномеханика в Демгородке. И хотя поселок уже был снят с бюджета, Мишке пошли навстречу, и специальным распоряжением И. О. ему были выделены две ставки.

На полученную от щедрот адмирала тысячу «субмаринок» Курылев полностью перестроил дом, заведя всевозможные городские удобства, купил новенький «Москвич» и сыграл шумную свадьбу с той самой опытной односельчанкой, которая все-таки не напрасно дала себя попробовать, как на базаре дают попробовать тонко отрезанный соленый огурчик.

Когда порой Мишка со своей ассенизационной машиной оказывается неподалеку от разрастающегося демгородковского кладбища, он, запустив насос, пробирается к небольшому серому камню с надписью:

№ 55

№ 55-Б

Зимой камень почти заметен снегом, летом почти не виден в зарослях разнотравья. Прижав ладонь к левой стороне груди, Мишка стоит сколько можно, а потом сломя голову бежит на призывное чмоканье своего прожорливого агрегата.

Дома Курылев замкнут и неразговорчив. С женой старается не спорить, отчего она совершенно распустилась, ест его поедом, а иногда даже сварливо удивляется, как это такой пентюх мог понравиться принцессе. Мишка обычно отмалчивается, но где-то раз в квартал не выдерживает и умиротворяет потерявшую чувство реальности супругу крепким ударом, отработанным еще во времена буйных курсантских «самоволок».

Газет он не читает, только программу на неделю, но зато очень внимательно: боится пропустить объявление о том, что по многочисленным заявкам зрителей снова повторяется телеспектакль «Всплытие». Весь день Мишка ходит в болезненно-сладком ожидании, а перед началом надевает специально выписанные для такого дела очки, хотя со зрением все у него вроде нормально. Спектакль он смотрит лишь до того места, когда на сцене в окружении пьяных плейбоев появляется роскошно одетая Лена и, замечательно хохоча, говорит:

После этого Мишка всегда выключает телевизор и закуривает «Шипку». Но жена, пронзительно ругаясь, выгоняет его на крыльцо, потому что от табачного дыма желтеет постельное белье.

Сегодня, спустя четверть века после обвала Советского Союза, мне трудно даже передать отчаянье, охватившее мою душу при виде происходившего. Великая страна, Родина, держава, огромное, местами обветшалое, где-то торопливо и невпопад нагроможденное, но в целом величественное и устойчивое историческое сооружение, пережившее самую страшную за всю историю войну, дрогнуло, качнулось и осело, превращаясь в пыль, подобно старому небоскребу, в самые уязвимые точки которого по всем правилам взрывотехники заложили заряды. Бу-ух – и груда щебня. Толпящиеся вокруг зеваки, журналисты, международная публика щелкают вспышками, цокают языками, восклицают «вау!», весело обсуждая геополитическую сенсацию. Мол, еще вчера, казалось, не обойти, не объехать эту громадину, а теперь осталось лишь убрать мусор.

Отречение жалкого Горбачева и триумф хмельного, надувшегося, как индюк, Ельцина, – все это, показанное по телевизору, вызывало отчаянье и тоску. Вокруг нового начальника обкромсанной по краям страны суетились непонятные люди. В телевизор набилось на удивление много радостных евреев, как будто шел бесконечный репортаж с веселого национального праздника. Любой разговор они обязательно сворачивали на свою тематику, вызывая раздражение у всех, кому не повезло с «пятым пунктом». Даже меня, воспитанного в духе непререкаемого советского интернационализма, переходящего в родовое бесчувствие, это злило и озадачивало. Известный советский критик Михаил Синельников, с которым я дружил, кипел: «Не понимаю! Такое впечатление, что им поручили разжечь антисемитизм в стране!» Вскоре Михаил Хананович умер, убитый происходящим.

Когда в Кремле спустили флаг СССР, я напился.

Страна превратилась в огромную кунсткамеру, уродцы, сидевшие при советской власти в спирту, повыскакивали из банок и устроили шабаш непослушания. Телевизор без конца показывал мордатого Егора Гайдара, он, закатывая белесые поросячьи глазки, хрюкал что-то про умный рынок и про удочку, которую реформаторы дадут народу вместо рыбы. На прилавках было шаром покати, с витрин исчезли даже пыльные пирамиды банок с несъедобным «Завтраком туриста». За водку бились в очередях насмерть. Сизый дымок всенародного самогоноварения подернул Отечество. А вот удочкой, точнее, навороченным спиннингом, стала Останкинская башня, с ее помощью в мутное море перемен забрасывались пустые блесны, и за ними гонялось сбитое с толку народонаселение.

Постоянно по ТВ показывали правительство «молодых реформаторов». У некоторых в глазах еще стоял испуг валютного спекулянта, взятого возле «Метрополя» за перекупку долларов у интуристов. Парни, кажется, до конца не поняли, что на самом деле победили и вся страна в их жадных неумелых руках. Во власть полезли странные типы, вроде кучерявого эмигрантского вьюноши Бревнова. Он, кажется, учился вместе с Авеном в одной спецшколе и вдруг возглавил Газпром или Роснефть – не помню точно. Помню лишь, когда теледиктор назвал его зарплату, моя жена резала хлеб и чуть не отхватила себе ножом палец. Жил Бревнов в Нью-Йорке, летая на рабочую пятидневку в Москву особым самолетом. Следом за ним на другом казенном лайнере следовала его теща: она просыпалась позже. Похмельному гаранту наябедничали, что личный самолет есть не только у президента, случился скандал, и Бревнов с тещей исчезли. Сколько таких бревновых, озолотившихся на обломках страны, вернулись потом в свои манхэттены и палестины, никто не знает…