Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

14.1.1919. Дорогая матушка… Моя нога все еще не поправилась, хотя прошло пять месяцев… В остальном я здорова… принимаю мышьяк, он творит чудеса.

4.12.1920. Дорогая матушка… Я больна, меня тошнит и кружится голова, не знаю, наверное, какое-то отравление…

6.5.1923. Дорогая матушка… Я себя не очень хорошо чувствую уже довольно долго. Некоторое время назад я посетила нового доктора Андерсона в Найроби, он считает, что у меня малярия…

4.5.1926. Дорогая матушка… Жаль, что мне опять приходится лежать в кровати, чувствую себя неважно… Я даже не больна, просто так устала, что нет сил чем-либо заниматься. Такого никогда раньше не случалось – как будто тяжело жить. Не знаю, что из всего этого выйдет. Я в таком состоянии [всю весну], кроме тех периодов, когда Денис здесь.

Вечно это физическое недомогание! Пожалуй, надо быть покрепче и повыносливей, чтобы любая перемена условий не играла с тобой злую шутку, рождая головные боли, тошноту, усталость, бессонницу, напряжение, диарею, обезвоживание, тепловой удар или бог знает еще какую гипогликемию. По вечерам я настолько уставшая, что едва хватает сил распаковать вещи, выдернуть оттуда что придется – хоть какую-нибудь чистую рубашку. Слабость, имя твое женщина!

Можно подумать, что Карен имела завидное здоровье, силу духа и тела, но ведь это не так. На самом деле она постоянно болела, плохо переносила жару, страдала от малярии, солнечного удара, гниющих ран и тошноты. Ее тошнило, как при отравлении, кружилась голова. Она часто оказывалась в больнице из-за чудовищных болей непонятного происхождения, как если бы зубная боль отдавалась в ноги, уши и руки. У нее стали выпадать клоками волосы, отчего она начала носить тюрбан.

А еще депрессия, а позже приступы паники. Не важно, сифилис ли, Денис, вечное отсутствие средств к существованию, угроза продажи фермы или неустойчивость темперамента – все это вынуждало ее неделями валяться в постели. Недели, месяцы и годы. Подумать только, Карен провела несколько лет в постели!

Сначала я почти на нее рассердилась: что это за пример для подражания? Только оказавшись разбитой в обнимку с аптечкой посреди Серенгети, где нет ни капли воды, я с трудом еще как-то могу себе представить, каково это – болеть в таких условиях сто лет назад. Но Карен стойко выдержала все и сумела прожить в Африке почти восемнадцать лет, хотя порой ей приходилось ждать больше года поездки в Европу и визита к врачу. Вероятно, основной причиной таинственных симптомов Карен был прогрессирующий сифилис – несмотря на все прогнозы, в 1925 году излечиться от него у нее не получилось. История болезни подтверждает это: в латентный период – сыпь и лихорадка, которую легко можно спутать с малярией. В дальнейшем – потеря аппетита, бессонница, недомогание, головные боли, неожиданные резкие боли в различных местах, ломота в костях, суставах, в руках и ногах, проблемы с кишечником, конъюнктивит; начинают выпадать волосы, подозрение на отравление. Потом болезнь прячется внутрь и начинает глодать органы, мозг, нервную систему, кости и суставы… а потом странные симптомы всплывают таким непредсказуемым образом, что пациенту ставят диагноз «неврастения» или «мания преследования».

В Европе и Африке конца XIX века сифилис был распространенной, но табуированной болезнью, подобно ВИЧ-инфекции сегодня: о нем не говорили, не описывали в личных дневниках, а если называли, то пользовались эвфемизмами. Зараженный обрекал себя на одиночество и бесконечные физические муки, потому что побочный эффект от лечения ртутью и мышьяком оказывался порой страшнее самого заболевания. В течение первых двух лет после заражения сифилис легко передавался другим, но далее опасность заражения окружающих снижалась, а через семь лет больной заразить уже никого не мог. И если задуматься об интимной жизни Карен и Дениса, в том смысле, насколько это вообще было возможным, то все встает на свои места.

Читая об ужасах люэса [11] Сифилиса ( устар .). , я открываю для себя в новом свете проведенные Карен годы одиночества в Африке. Не исключено, что подавленное состояние, депрессия, скачки настроения, истерические припадки, всплески энергичности, переходящие в периоды беспросветного уныния, являются частичным следствием ее сифилиса, а не только отсутствия или присутствия Дениса. Сама мысль о болезни может не просто заставить лежать неделями, а иного и сломить окончательно.

Сифилис был окружен таинственностью, считаясь болезнью героев и людей мира искусства. Им страдали все сколь-либо значимые фигуры – от Колумба до Бетховена, от Ницше до Бодлера, от Оскара Уайльда до Ван Гога. В 1926 году Карен пишет брату: «Если бы оно не звучало так ужасно, то я могла бы сказать, что имело смысл заразиться сифилисом, чтобы стать баронессой». А еще позже она поверила в то, что именно благодаря люэсу стала писательницей: «Я отдала дьяволу душу, дьявол же посулил мне, что все отныне пережитое превратится в повествования».

Поэтому возможно, что страдания Карен не были вызваны сифилисом, а только постоянным состоянием отравления: она годами лечила все свои болезни одним отличным, как ей казалось, способом – мышьяком.

На следующий день буквально выковыриваю себя из постели, чтобы отправиться на утреннюю поездку, но девушка-портье сообщает, что Фазаль заболел и его отвезли в клинику. Что?! Накануне он действительно жаловался на боли в животе, но мне и в голову не могло прийти, что все настолько плохо. Интересно, в какую клинику? До цивилизованных мест бог знает как далеко. Портье ничего не знает. Говорят, что некий молодой парень из технической службы должен везти меня вместо него. К счастью, на седьмой день сафари меня уже ничем не напугать. Рано или поздно все решится, а если мне суждено умереть в саванне, то к этому я тоже готова.

Пока Фазаль лежал в клинике, меня отправили по бескрайним равнинам цвета львиной гривы с молодым парнем. Тихо так, что слышно, как шуршат на ветру травинки. В золотистом утреннем свете мимо проходит бесконечный поток зебр. Они идут за вожаком к водопою. Шакалы, роющие в поисках пищи землю, бородавочники, окровавленные пасти улыбающихся и пахнущих падалью гиен, бегущие с задранным хвостом импалы. Гепарды – так далеко, что в бинокль едва удается разглядеть торчащие из травы круглые головы. Мы ждем, что они начнут охотиться за спрятавшимися неподалеку газелями Томпсона, но напрасно. А вот и леопард – пытается прокрасться к импалам, но у него ничего не выходит, потому что за ним самим охотится целая стая туристов с фотоаппаратами.

После полудня мы возвращаемся в отель, а после обеда я становлюсь свидетелем того, как невесть как проникший в пустой зал ресторана павиан стащил свежеиспеченные булочки. Живая жизнь тут повсюду, и только мы изо всех сил пытаемся хоть что-то из себя изобразить.