Миа Канкимяки - Женщины, о которых думаю ночами

Возможно ли, что бесконечное таинство Киото происходит от моего неумения читать по-японски? Вдруг тайна рассеется, как только я узнаю, что написано на рекламных щитах и шторах «норен», висящих в проходах старых чайных?

В полдень у меня встреча с давней знакомой Беатрис на храмовой площади Тодзи. Выдался жаркий солнечный день, а я оставила зонтик дома, подумав, что сегодня-то он точно не понадобится, но по пути к месту встречи поняла, что именно сегодня он мог бы понадобиться – для защиты от солнца.

Три года назад мы с немкой Беатрис вместе снимали жилье. Она историк искусства: уже полгода работает в Международном центре по исследованию японской культуры, пишет диссертацию на тему скрытых текстов в лакированных предметах периода Муромати. Создается ощущение, что Беатрис только и делала, что сидела в библиотеке Нитибункена с тофу, орехами и авокадо. Поразительно, но она до сих пор не знает киотских достопримечательностей и никогда не слышала о районе Понто-тё – одном из самых известных кварталов гейш. Через неделю она возвращается в Берлин, так что самое время сделать небольшой туристический обход. Поскольку мы уже один раз купили дневной билет на автобус (Беатрис практичная донельзя), решаем проехать от храмовой площади в Киотский национальный музей, чтобы ощутить восторг от лакированных изделий, искрящихся цветов кимоно и прочих исторических ценностей (мой самый любимый экспонат – лакированная шкатулка, присыпанная золотой пудрой так, что она напоминает кожу косули). Как обычно, в музейной лавке покупаю целую кучу пластиковых файлов. Факт остается фактом: нигде не продается столько поэтичных конвертов, как в Японии. На моих файлах – репродукции рисунков XVII века с летящими журавлями на фоне красиво выписанных строчек стихотворений.

После ужина сябу-сябу [30] Блюдо японской кухни, в основе которого тонкие куски мяса (преимущественно говядины), грибы, овощи, лапша, а также ароматные соусы. отправляемся посидеть на крохотной террасе бара в Понто-тё на берегу реки Камо. Стоит теплый вечер, я сладко хмелею от умэсю и ощущаю радость от встречи.

Что я люблю:

Органик-кофейни в Киото. Их прекрасные обеды по чуть завышенным ценам. Порции еды в маленьких плошках, расставленные на деревянном подносе.

Чайные комнаты. Перекинутый через узкий канал мостик, выгоревшая на солнце бамбуковая дверь, скамьи вдоль стен, вид на тихий садик. Это капсула времени, путь длиной в одну чашечку чая «матча».

Последние летние дни, обещанные прогнозом погоды, на озере Бива.

Река Камо. Если поехать на велосипеде мимо храма Симогамо по западной протоке реки, можно попасть в другой мир: берег реки широкий и спокойный, слышится только шум бегущей воды, посреди роскошной зелени сверкают красные и желтые цветы. По реке шагают цапли и белые утки, в небе парят ястребы, в глубине воды перемещаются гигантские саламандры каппа, а в высоких травах прячутся черепахи, змеи и, полагаю, косули. Обедаю в кафе, ложусь на скамейку в тень. Смотрю на синь неба, на птиц, на облака; читаю «Искусство стильной бедности» Шенбурга, подаренную мне учителем. Думаю, что такое счастье – в своем роде даже преступление.

Что я ненавижу:

Изнуряющую жару. Неотступный джетлаг и головную боль. Внесение исправлений в статью для женского журнала: почему такие вещи всякий раз способны вызвать ужасающую ненависть к самой себе? Почему собственные предложения звучат так, будто я косноязычная идиотка?

В этом состоянии натворила вот чего еще:

Забыла в автобусе сумку. Ту самую, с компьютером, фотоаппаратом, календарем, портмоне, со всем. Паника. Ощущение холодной пустоты в груди. Подумала, куда можно позвонить, не владея языком, в шесть часов вечера. Написала по электронке Киму и Рейне, попросила их позвонить на автобусную станцию. Сходила с Ирис в полицейский участок (она выучила для поездки набор нужных предложений на японском). На следующий день узнаю, что сумка обнаружена в северном автобусном терминале. Поехала туда, прихватив записку на японском, словно ребенок-аутист. Сумка получена, все цело, за исключением лежавшей сверху банановой кожуры, которую выбросили – из вежливости.

День рождения. Я тут уже больше недели, но усталость не отпускает, голова раскалывается, настроение ни к черту. Теоретически все просто прекрасно, но влажная духота убивает. Сил нет. Жалуюсь на жизнь, словно Изабелла в Австралии.

После обеда звонит мама, племянники поздравляют по «скайпу». Мама рассказывает, что бабуля (ей 97) пошла ночью в туалет и забыла закрыть гигиенический душ. Потом она легла спать, «потому что шел сильный дождь», и поутру ее в постели нашла медсестра. Но из-за того, что душ лился всю ночь, квартиру затопило. Паркет испорчен, предстоит серьезный ремонт. Бабулю придется перевести в дом престарелых – скорее всего домой она уже не вернется.

Вечером иду с Беатрис поесть якитори в чудном месте на берегу реки. За ужином Беатрис беспрестанно говорит о своих теоретических отношениях с мужчиной, да еще и с такими неожиданными киношными поворотами, что я начинаю сомневаться: случилось ли это на самом деле или же только у нее в голове. Может, она все придумывает? И почему нынче я считаю романы между людьми игрой их воображения, будучи уверенной, что их надо лечить по подозрению в психозе?

Пожалуй, меня тоже надо лечить. Я решаю выяснить, чем именно сегодня, в день моего рождения, занимались Изабелла, Ида, Мэри и Карен. Просматриваю дневники, письма и путевые записки, чтобы найти хоть одну запись, оставленную в этот день.

Оказывается, 28 сентября 1848 года Ида возвращалась из своего первого кругосветного путешествия через Россию домой в Вену. Накануне она села на пароход, перевезший ее через Черное море, а сегодня он бросил якорь в Ялте – тогда еще крохотной деревушке на пятьсот жителей. Ей вот-вот исполнится 51 год.

28 сентября 1873 года Изабелла как раз приехала в Эстес-Парк и первым делом написала оттуда сестре. Письмо начиналось с короткой восторженной фразы: «Эстес-Парк!!! 28 сентября». Ей был 41 год, и ее распирало счастье от встречи с Маунтин Джимом – вероятно, единственным объектом ее страсти за всю жизнь. Ее окружал чистый воздух Скалистых гор, она сидела за столом в крохотном домике переселенцев и писала: «Непросто сесть писать после десятичасового перехода на лошадях». К тому моменту Ида уже умерла, а Мэри скоро исполнится одиннадцать.

28 сентября 1895 года Мэри приходила в себя после своего покорения горной вершины. Днем раньше она спустилась с вулкана Камерун, став первой белой женщиной, когда-либо восходившей на гору. Вечером 33-летняя Мэри сидела на веранде своей хижины, и в голову ей пришел тот самый знаменитый вопрос: «Зачем я здесь?» На тот момент Изабелле было за шестьдесят, она направлялась то ли в Китай, то ли в Корею, а может, и находилась здесь, в Японии. Карен было десять, она оставалась дома, в Дании.