Николай Пономарев - Точка бифуркации

Думаю, что начать жить внезапно, однажды включившись, – это сродни фантастике. Я о ней долго рассказывал, попутно объясняя непонятные Марине слова и медленно показывая губами, как они произносятся. Она отлично читала слова по губам, и я забывал, что она не слышит. И только когда подходил к полке с книгами и бросал какие-то фразы, стоя спиной, вдруг понимал, что ответа не будет. С того времени обычно говорю только в лицо.

О бутербродах Марина сказала, что это не еда. Ну да, легендарные пирожки с картофелем из «Беляшной» – это пища, а колбаса на куске белого хлеба – нет. Тогда мы вместе пожарили картошку. Точнее, почистили, а потом Марина отодвинула меня от плиты. Я не возражал – мало ли, посчитает меня сексистом, мешающим её самореализации. Так всегда Мурзя ругалась, когда я или Валерка пытались ей помогать. Страшное ругательство. Марина встала вполоборота к плите, чтобы видеть, о чём я говорю, и помешивала лопаткой картошку. Картошка имеет свойство притворяться, что жарится сама и помогать ей не нужно, а потом взять и пригореть. Всё это время мы продолжали обсуждать способы колонизации Марса. Я пересказывал фильм, на который в прошлом году мы ходили вчетвером. Там космонавт выживал в марсианской пустыне. Марина не видела этот фильм. Она вообще в кинотеатры не ходит и если смотрит фильмы, то только с субтитрами, иначе половина смысла непонятна. Шансы совместного похода в кино обнулились.

А Марс если и колонизируют, то точно не мы и не при нашей жизни. Я бы хотел, чтобы это было после того, как Марина сможет услышать, как галки на элеваторе каркают и шумят тысячами крыл. Кажется, что-то такое уже изобрели. Но это не точно.

Картошка получилась отличная, хотя слегка пригоревшая. Мама, правда, ворчала, что мы истратили на неё целую пачку сливочного масла и можно было вообще на растительном. Но она сама однажды так разжаривала кольца морковки, пытаясь при этом вычерчивать приусадебный план, что за полдня жарки превратила их в активированный уголь, а на дне сковороды появились нежно-серые пятна. И то только после того, как гарь счистили мы с отцом. Так что в таких случаях я посмеиваюсь.

Ровно в семь Марина сказала, что ей пора домой, и мы пошли на остановку.

– Встретимся завтра? – предложил я.

– Нет, – ответила она. – Завтра я не могу.

– Тогда на следующей неделе?

Она уехала на автобусе номер двенадцать, а я всё не уходил. Стоял и глядел вслед автобусу, а потом вверх. Город не лучшее место, чтобы смотреть на звёзды. Нужно уехать подальше, чтобы вам открылся весь мир планет, галактик, созвездий. Возможно, в Чукале небо как раз такое, там мало фонарей и дымящих труб. Но и здесь, вечером на остановке, если поднять голову, можно осознать объём и глубину космоса и обрести надежду, что в будущем мы долетим хотя бы до Марса и начнём его колонизацию. А перед этим научимся возвращать слух, даже если слуховые нервы не работают. Прежде чем уехать, Марина сказала: «Возможно». Значит, шансы есть.

Подъехала пустая маршрутка, и водитель открыл дверь. На всякий случай, вдруг мне обязательно нужно ехать. Я лишь улыбнулся.

Марины не оказалось в соцсетях. Полвоскресенья поисков – и всё напрасно. Это не удивило. Удивительнее было то, что там вообще не было Смоленицыных. Очень редкая фамилия. Может статься, что когда Марина выйдет замуж и поменяет фамилию, то на свете останется только один Смоленицын – её отец.

Потом приехал Валерка. Один. С Достоевским. Если он решил что-то изучить, то обязательно изучит. Дочитав «Преступление и наказание», он одолел и «Бесов». Объявив, что спойлеров не будет, он почти сразу пересказал содержание последней книги. Валерка такой, не может в себе держать.

– Ты Ремарка и Стейнбека читал? – спросил я.

– Кто же Ремарка не читал, – важно ответил Валерка. – А «О мышах и людях» Стейнбека мы с Ольгой Александровной в театре смотрели. Хотя это не то.

Я не читал Ремарка и готов поспорить, что ещё Вжик. Но вообще мне стало немного обидно, что Валерка с Мариной легко нашёл бы общие темы в литературе. С первой встречи. Валерка пообещал дать почитать, но после того, как я прочту Достоевского. Вымогатель. Сам скачаю и прочту.

– А ты не знаешь, глухоту можно вылечить?

– Не знаю, – признался Валерка. – Тебе это зачем надо?

Я ответил неопределённо. Мы помолчали. Валерка словно укладывал что-то в мозгу, а я размышлял, надо ли было спрашивать.

– У неё тугоухость, – догадался наконец Валерка. – Вы с ней встречаетесь. Слушай, это хамство – нас не познакомить.

– Мы утром ездим вместе в автобусе, – сказал я. – Всё.

– Ага, ага, лгунишка, – хмыкнул Валерка. – А ещё она ценит Ремарка. Неплохо, кстати. А ты вот совсем перестал читать книги.

– Когда мне читать? – возмутился я таким словам друга. – У меня тренировки.

– Ладно, дам тебе Ремарка завтра, – сказал Валерка. – Или тебе кратко пересказать?

– Не нужно, – буркнул я.

– Как зовут твою прекрасную попутчицу? – спросил Валерка.

Хоть вопрос и был задан с ехидцей, но я ответил, запираться смысла не было.

– Кстати, – сказал тогда Валерка. – Имя Марина очень литературно. Например, Марина Цветаева.

И оставшееся время Валерка говорил о поэзии. Я не знаю, как у него в голове всё укладывается, но стихи Цветаевой он знал и цитировал. И ещё объяснял смысл. Мне очень хотелось шарахнуть его по лбу сумкой с учебниками, едва сдержался. Лучше бы он в пятнадцатый раз об алхимии рассказывал. Если он и Вжик поступят в питерский институт, ему будет о чём поговорить, когда они вместе будут прогуливаться по набережной Невы. Только я не Вжик.

Вечером, совсем поздно, Валерка давно ушёл, пришло сообщение от Мурзи: «Никогда мы не будем вдвоём, – я и ты… / И на грани пред вечной разлукою / Я восторгов ищу в тайной муке мечты, / Я восторгами сердце баюкаю». Это были строки из «Всё кончено» Брюсова. Я в ответ послал знак вопроса. Утром обнаружилось ещё одно сообщение: «Не тебе, извини».

Самый ненужный месяц. Его можно было назвать «Доянварь» или, точнее, «Допервоянварье». Каждый день декабря – лишь приближение Нового года – первого января. Надо ввести закон, чтобы декабрьские дни считались наоборот. Тридцать один день до Нового года… тридцать… двадцать девять… и так далее. Месяц ожидания. Уже в ноябре в городе к празднику всё готово. Ёлки на площадях поставлены, гирлянды на магазинах повешены. В автобусе кондукторы развесили мишуру и несколько ёлочных игрушек. Декабрь можно вычёркивать. Заснуть в последний день ноября и проснуться в последний день перед январём. Если начало декабря относительно размеренное, в ритме медленного фокстрота, то за двадцать дней до Нового года всё начинается ускоряться до танго, за десять – вертится в венском вальсе, начинаются походы по магазинам, покупки подарков, за пять дней всё летит в квикстепе, широко, по всему паркету, ажиотажной подготовкой стола с салатами и бутербродами, и рванёт салютами и петардами в ночь на первое.