Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

— Тамара, хотите я сделаю вам операцию?

— Какую?

— Изменю форму ушей.

— Бросьте, бросьте шутить!

Рычагов стоял у окна и смотрел на то, что происходит у машины «скорой помощи», даже поставил чашку на подоконник, рядом с хрустальной вазой с пышным букетом белых роз.

— Кажется, Тамара, сейчас нам будет работа.

— С чего вы взяли, что нам, Геннадий Федорович?

— Мне так кажется, интуиция подсказывает.

— Значит, точно будет, — ответила Тамара и улыбнулась.

А через пять минут Рычагов мыл руки, еще через десять находился в операционной, а на операционном столе лежал Сергей Дорогин с ножевым ранением и черепно-мозговой травмой.

Кроме Рычагова в операционной присутствовали еще два хирурга. Всех, кого смог, Рычагов «поставил под ружье». Прогноз был неутешительным.

— Я бы не брался на вашем месте, Геннадий Федорович, по-моему, его не спасти, — сказал пожилой хирург, снял очки и стал протирать линзы.

— Думаете, Андрей Андреевич?

— Думаю, да. Он потерял слишком много крови, пульс почти нулевой… В общем, я даже не знаю, что здесь можно сделать.

— Буду оперировать. Кстати, кто это, откуда привезли?

— Лежал в реке, — сказал пожилой хирург. — Сколько он там пролежал неизвестно.

— Буду оперировать, — более настойчиво произнес Геннадий Федорович, — Тамара, готовьте операцию.

— Наша помощь вам нужна?

— Вы все еще считаете, что операция бессмысленна?

— Да.

— Нет, вы не нужны мне сейчас.

— Рискуете, слишком сильно рискуете.

— Я всегда рискую. Кстати, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Анестезиолога сюда, будем оперировать.

Случай был необычным. С подобным букетом травм Рычагову сталкиваться раньше не приходилось. Через несколько минут принесли снимок, и Геннадий Федорович принялся его изучать.

Да, ситуация была безнадежной. Но Рычагову почему-то хотелось рискнуть, он и сам не знал из-за чего. Шанс на то, что этот мужчина выживет, был почти нулевым. Но шанс, хоть и ничтожный, все-таки имелся, один из тысячи, но был. И стоило рискнуть, стоило взяться.

Тамара смотрела на Геннадия Федоровича так, как преданный пес смотрит на хозяина.

— Давай, давай, Томочка, готовимся.

— А может не надо, Геннадий Федорович? — спросила женщина.

— Надо, дорогая, надо. Попробуем. Так умрет или под скальпелем умрет, а вдруг спасем?

— Ну, смотрите…

Операция длилась пять часов. И все эти пять часов Геннадий Федорович Рычагов провел на ногах. Когда операция закончилась, он был мокрый. Пот тек по спине, по лицу, и Тамара даже не успевала салфеткой вытирать его.

— Все, — выдохнул Рычагов, покидая операционную и пошатываясь, время от времени приостанавливаясь, направился в свой кабинет. Тамара спешила за ним.

— Ну, что скажешь? — обратился Рычагов к ассистентке, сдирая с лица маску, а с рук перчатки.

— Такого я еще не видела, — не скрывая восхищения произнесла Тамара. — Талант либо есть, либо его нет.

— Сегодня, наверное, мой день, сегодня, наверное, звезды благоприятны ко мне и господь бог помог мне совершить невозможное.

— Так вы думаете, он будет жить?

— Теперь все в его руках, — сказал Рычагов, — если ему самому захочется выжить, то будет жить, а если не захочется, тот тут мы все бессильны. Кстати, Тома, следи и докладывай как он там. Правда, я думаю, он придет в себя дня через два или три, слишком уж ему голову размозжили, да и нож прошел в каком-то миллиметре от сердца. В общем, везучий этот мужик.

— Ему повезло, что вы были на месте, — произнесла Тамара, включая электрочайник.

— Нет, нет, чай потом. Возьми там, в шкафу, коньяк, налей мне вот столько, — и Рычагов, сдвинув три пальца, приложил их к стакану, показал Тамаре сколько наливать. — И себе налей, ты тоже трудилась, как пчелка, наверное, два литра пота с меня вытерла.

— Да ну, Геннадий Федорович, бросьте, бросьте.

— Да ты и сама мокрая, у тебя майка к телу прилипла так, словно ты под дождем была. Никогда раньше не замечал, что бы ты потела.

— Ерунда, сейчас приму душ.

— Нет, вначале давай выпьем, надо снять напряжение.

Тамара достала коньяк, Рычагов подошел к ней, взял из рук бутылку.

— Кстати, Томочка, женщине наливать неприлично, давай этим займусь я.

Рычагов налил и, взяв стакан, передал его Тамаре.

— Ну, за здоровье нашего пациента!

— За вас, Геннадий Федорович, только за вас, за ваши золотые руки.

— Перестань, Тома, ты мне это говоришь почти каждый день.

— Я это могу говорить по десять раз в день, потому что это правда.

— Если ты меня так будешь хвалить, я могу испортиться. Зазнаюсь, перестану практиковать, буду только, как Андрей Андреевич, недовольно морщить лоб, кривить губы, снимать и надевать очки и при этом повторять: «Шансов мало, лучше не браться… Шансов мало, он не жилец…»

— Да нет, что вы!

— Ну, вот и хорошо. Давай за его здоровье, пусть скорее поправляется. Кстати, что у нас еще сегодня?

— Еще три операции плановые.

— Вот отдохну часок, приму душ и за работу. Буду резать и шить. Или пусть живут, как ты считаешь?

— Ваши шутки, только в морге пересказывать, Геннадий Федорович…

— Да ладно тебе, — Рычагов выпил коньяк и подмигнул Тамаре, — ты как хочешь, а я пошел в душ. Надо все смыть, я липкий, как пиявка.

— Я тоже приму душ.

— Пойдем вместе?

— Бросьте шутить. На работе?

— Нет, я серьезно.

Тамара задумалась. Принимать душ вместе со своим шефом на работе ей уже приходилось, правда, это было полгода тому назад. Тогда Геннадий Федорович буквально спас, буквально воскресил молодого мужчину в сплошных татуировках, исколотого и изрезанного ножами так, что, как говорится, на теле не было живого места. Рычагов его тогда спас. И через месяц татуированный мужчина покинул больницу на шикарном черном «мерседесе».

— Нет, Геннадий Федорович, — не скрывая смущение, сказала Тамара, — в другой раз.

— Ну, как знаешь.

— Знаю.

— Знать и хотеть — вещи разные.

Через пять минут Рычагов уже стоял под упругими теплыми струями, запрокинув голову. Он негромко напевал, покачиваясь из стороны в сторону. Он уже не думал о своем недавнем пациенте, хотя операцию помнил в мельчайших подробностях, каждый шов, каждый разрез. И если бы было нужно, он смог бы воспроизвести ее в деталях всю от начала до конца.

— Ох, как я устал! — поднимая вверх руки, бормотал Рычагов. — Но как здорово, как здорово! — он медленно повернул ручку, и на него обрушились ледяные струи воды. — Как хорошо! Вот так, так, — произносил он, обращаясь к самому себе.

Затем он растерся большим махровым полотенцем, переоделся во все чистое и направился по больничному коридору в реанимационное отделение.

Во второй половине дня двадцать четвертого сентября светило яркое осеннее солнце. Джип Савелия Мерзлова подъехал к загородному дому, и водитель трижды просигналил. Над железными воротами появилась голова охранника, повертелась, как флюгер в ураган, и после этого ворота отворились.