Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

«Что это? — задал себе вопрос Дорогин. — Откуда в этой пустоте звуки, причем, звуки ни на что не похожие?»

— Он, наверное, никогда не придет в себя, Геннадий Федорович. Я хожу сюда каждый час.

— Ну, и что, Тома? — спросил Рычагов ассистентку.

— Да вроде бы никаких изменений, все как было в первые три часа после операции, так и продолжается уже сорок восемь часов.

— Неужели никаких изменений? — доктор Рычагов смотрел на зеленый экран, по которому, петляя, бежала, а затем судорожно выгибалась светящаяся линия.

— Да, никаких. Сердце как билось, так и продолжает биться. Давление чуть-чуть улучшилось, появилась хоть какая-то стабильность. Правда, перепады большие. Но так еще неплохо…

— Я вижу, вижу, Тома, я все вижу. Ты же знаешь, я не бог. Все, что было в моих силах, я сделал. Я почти разобрал его на части, но мозг — вещь непонятная. И что там произошло я не знаю, что повреждено, тоже пока определить нельзя. Если бы, конечно, я мог видеть насквозь, то тогда…

— Мне кажется, вы видите, Геннадий Федорович.

— Это тебе кажется, девочка. Ничего я не вижу. После операции, честно признаться, я думал, все с этим будет хорошо, но сейчас я вижу, все мои старания напрасны. Навряд ли он придет в себя.

«Навряд ли он придет в себя?» — набор звуков, из которых состояла эта фраза, сложился в слова в сознании Сергея Дорогина и он понял, что слышит голос мужчины.

«Может, это говорит бог? Тогда к кому он обращается? Нет, это не бог, это говорит человек и он, скорее всего, где-то рядом. Надо попытаться сказать ему, этому человеку, что я жив, жив, я постараюсь выкарабкаться. Надо попытаться сказать!»

И Сергей вновь, собрав всю свою волю, попытался шевельнуть языком, приподнять веки, тяжелые, как бетонные плиты. Ресницы задрожали. Но этой дрожи не увидела Тамара Солодкина, не увидел хирург Геннадий Рычагов.

— Как ты думаешь, сколько ему еще? — спросил Рычагов у своей ассистентки.

— Не знаю, не знаю, вам, Геннадий Федорович, виднее.

— Я думаю, еще дня два-три и его не станет.

«Три дня, и его не станет… Кого они имеют в виду? Меня, что ли, мое тело? Неужели оно разлетится, и останутся только мысли? А может быть, мысли тоже разлетятся? Но ведь мысли состоят не из атомов, не из маленьких светящихся шариков, они состоят из чего-то другого, вечного!»

— Ладно, пойдем, Тома, мы ему пока ничем помочь не можем.

— А кто ему может помочь? — спросила женщина.

Рычагов передернул плечами, сцепил пальцы, хрустнул суставами. У него были длинные красивые пальцы, как у пианиста или скрипача. Вообще, Геннадий Федорович Рычагов на хирурга не был похож. Когда он надевал дорогой костюм, роскошный галстук, то становился похож больше на артиста, чем на медика.

— Знаешь, кто ему может помочь?

— Правда, знаете?

— Конечно, ты, Тома, знаешь, ведь ты носишь крестик.

— Конечно ношу, Геннадий Федорович.

— Вот только бог ему и сможет помочь, только бог.

— А вы?

— Я же тебе говорил, — повторил Геннадий Федорович, — я только человек. И то, что мог, сделал. А теперь его жизнь в руках божьих. Если он захочет, вдохнет жизнь в это существо, оно начнет мыслить, начнет бороться. А если не захочет, тогда тело станет холодным, как лед. Пошли, пошли отсюда, у меня еще куча работы. У меня…

«Что же у него еще такое?» — подумал Дорогин, слыша звук шагов. Этот звук пронизал все его существо, все, разваливающееся на части от боли, тело.

— Кстати, Геннадий Федорович, — прикоснувшись к плечу хирурга, сказала Тамара, — а у него ведь тоже на груди был крестик.

— Да-да, я помню, Тома, помню, что говорил Петрович. Может, он действительно верил в бога или верит, тогда бог ему поможет. Между прочим, сейчас меня ждут больные.

— Странно, про одних больных еле помнишь, а этот не идет из головы.

Хирург быстро-быстро двигался по коридору, а за ним, как нитка за иголкой, спешила длинноногая Тамара Солодкина, его неизменная и незаменимая ассистентка.

В конце рабочего дня, после операции, Тамара вернулась в реанимационное отделение.

— Ну, как наш больной?

— Который больной? — спросил молодой врач, дежуривший в реанимации.

— Тот, с черепно-мозговой травмой.

— Все без изменений, Тамара Петровна.

— А можно я взгляну?

— Конечно, вам можно, какие проблемы. Вы же ассистировали Рычагову во время операции?

— Да, я.

— Тогда идите, смотрите. Хотя что там смотреть, я только что оттуда.

— Тем не менее, я хочу на него взглянуть.

— Пожалуйста, пожалуйста. Но я вам точно говорю, никаких изменений. Сердце продолжает биться, но навряд ли он оклемается.

— Зачем вы так?

— Что, так? — улыбнулся доктор.

— Зачем вы так скептичны?

— Я не скептичен, я практик.

— Да, да, я знаю, вы практик.

— Знаете, Тома, я уже пятый год работаю, — без отчества обратился к красивой молодой женщине врач, — насмотрелся всякого, точно могу вам сказать, он не придет в себя. А если и выкарабкается, то это будет уже не человек.

— Не хочется верить вашим словам, — Тамара отвернулась от врача, вальяжно сидевшего в кресле, и направилась в палату.

Дежурившая сестра кивнула ей устало, но приветливо. Тамара подошла к Дорогину. Она смотрела на его мужественное лицо, затем приподняла край простыни и взглянула на руки, на сильные, длинные узловатые пальцы, на крепкие запястья, на правом оставались часы, и самое странное — шли.

«Неужели этому сильному мужчине, — а ему, наверное, лет между тридцатью пятью и сорока, — неужели ему суждено остаться инвалидом? Может, действительно будет лучше если жизнь покинет его? Кто он? — задала себе вопрос женщина и после этого прикоснулась кончиками пальцев к правой руке Сергея. Прикосновение было легкое. — Да, будет жаль, если реаниматолог окажется прав. Будет очень жаль. А ведь у него, наверное, есть жена, скорее всего, есть дети. Может, он заботливый отец, любящий муж. Но почему его никто не ищет, почему им никто не интересуется? Хотя в жизни случается всякое. Может, жена, дети, может, даже отец и мать этого мужчины живут в другом городе, может, они даже не знают, что он сейчас лежит здесь и уже третьи сутки не приходит в себя».

Тамара подушечками пальцев прикоснулась к глазам Дорогина и приподняла веки.

Вначале расплывчатое светящееся пятно возникло перед Сергеем, слишком яркое после долгой темноты пятно с размытым контуром, искрящимся и горячим. Ему захотелось закрыть глаза, избавиться от этого слепящего болезненного света. Но закрыть глаза он не смог, а сами они не закрывались, пальцы Тамары держали веки. Расплывчатое пятно начало медленно приобретать очертания, прорезался силуэт женской головы.

«Странно, я всегда думал, что смерть — ужасная костлявая старуха с косой в руках, а оказывается, нет, смерть это никакая не старуха, смерть — молодая красивая женщина с темной точкой родинки над верхней губой. Родинка похожа на маленький кусочек шоколада, который хочется слизнуть языком. А глаза у смерти не пустые черные глазницы, а прозрачные, зеленые, похожие на морскую воду в полдень. А волосы у смерти золотистые. Да, смерть — это не старуха, теперь я это знаю».