Павел Костюк - Красный Яр. Это моя земля

Я рассматриваю его через тройное пуленепробиваемое стекло. Я знаю, что это три стекла, склеенные между собой, потому что слышу треск клея, который удерживает три огромные пластины. Я пытаюсь услышать змея.

У него золотая кожа, чешуя начинается сразу от живота и переходит в длинный змеиный хвост с острыми зазубринами на конце. Один удар таким хвостом — и головы человека нет. Но верх тела можно было бы принять за человеческий, если бы не глаза с узким зрачком и клыки в пасти, слово «рот» тут не подходит. Он сидит, привалившись спиной к стене, свернув хвост на полу. Сидит и чего-то ждет. Я замедляю дыхание и пытаюсь дышать медленнее, ему в такт, смотрю, как поднимается и опускается его грудь, раздуваются ноздри. Пытаюсь услышать, как бьется его сердце — трехкамерное, очень похожее на человеческое. Вслушиваюсь, как скользит его хвост, как чешуйки задевают одна другую. Слушаю и пытаюсь понять, что говорит мне его тело.

Интересно, думаю я, был ли один, самый маленький шанс в самом начале времен, когда мы все еще жили в мире — змеи, и птицы, и львы, и рыбы, и волки, и люди — был ли хоть один шанс сохранить мир? Думаю и отпускаю эту мысль, позволяю сорваться — воздухом из моих ноздрей и рта. Передаю поворотом головы, кратким подергиванием плеч, дрожанием пальцев. Говорю я громко по змеиным меркам, словно кричу глухому человеку на ухо. Говорю и жду ответа.

Он молчит. Медленно и лениво поднимает кончик хвоста и машет им из стороны в сторону — насмешливо говорит мне «нет». «Нет, — повторяет он, — мы никогда не жили в мире, — приоткрывая веки и вытягивая голову. — Мы поедали яйца и детенышей динозавров, пока вы прятались по пещерам и жрали мох. Это мы съели всех динозавров».

Я стараюсь подавить страх, который вдруг накатывает, перехватывает горло, кулаки непроизвольно сжимаются в самый неподходящий момент, под взглядом змеи. Ты на ринге, думаю я, представь, что ты на ринге. Ты не боишься боли, не боишься крови, больше не боишься сломанных костей. Не боишься смерти. Ты помнишь все и ничего не боишься. Дыши. Вдыхаю и успокаиваюсь, расслабляюсь. Отпускаю мысль: «Вы съели динозавров, но не съели нас. Почему?»

Он недовольно ведет плечом, я слышу: «С вами были волки, вы подчинили птиц».

«Мы умеем договариваться», — я переворачиваю лежащую на колене руку ладонью вверх. Мне очень хочется вырвать огнемет из рук стоящего рядом охранника, одетого в черную форму из тончайших металлических пластин, войти в стеклянную клетку и нажать на курок. Но приходится договариваться.

Он отвечает.

Я выхожу из допросной, вру шефу: «Нет, ничего, не слышу. Поеду домой, устала за сегодня, можно до завтра как-то умудриться его не убить?» Шеф любит снимать кожу с еще живых змей, поэтому и стал начальником, у него, ходят слухи, целый подвал трофеев. Я говорю, что завтра попробую снова. Он машет рукой — оперативники никогда не верят в аналитиков, им кажется, что работают только они, причем результативность измеряется реками змеиной крови.

Чтобы понять врага, нужно выучить его язык, считали турки. Но их всех перебили, а остатки кочевых племен рассеялись по Империи, тянущейся от края до края. Были ли они неправы? Я спускаюсь на лифте — не домой, снова в зал, о том, что происходит сейчас наверху, в допросной, я не думаю.

В первый раз я пришла в зал, била в грушу, в лапы и твердила: «Ненавижу». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу». Тренер подумал, что меня изнасиловали. Так и спросил: «Заявление будешь писать?» Я только посмеялась.

Во-первых, ринг уравнивает — человека, с которым только что был бой, на «вы» не назовешь. Только если на очень формальной встрече с третьими лицами, улыбаясь про себя. Во-вторых, ринг объединяет: нас тут десять женщин, все руководители своих отделов, единоборства — единственное занятие после десяти вечера.

Они ждут меня в раздевалке, бинтуют руки, застегивают шлемы, вставляют капы. Я захожу, меня сразу с двух сторон обнимают чьи-то руки. «Он король змей, — говорю я сестрам, — но его убьют, не сегодня, так завтра». Они шепчут мне: «Когда? Кто? Скажи нам пароли от допросной». «Он сказал мне, что скоро договариваться будет некому. Если он завтра утром не выйдет за ворота живым, на город нападут».

«Они такие же, как мы», — говорю я сестрам. «Мы такие же, как они, но мы очень давно воюем с ними. Никто ему не поверит».

«Нам нужно все взять в свои руки», — отзываются сестры.

И я снова поднимаюсь наверх, в допросную. Никто мне не удивляется. Змей шипит под раскаленным железом, которым его пытают волки, им достается самая тяжелая и грязная работа. Сестры выключают камеры и микрофоны в башне, останавливают лифты и запирают двери, тушат свет и глушат звуки, блокируют допросную. Выпускают змей из подвалов и лабораторий, которых годами там держали.

Я захожу в стеклянную камеру и выстукиваю пальцами по стеклу, почти кричу: «У нас мало времени, но если ты хочешь мира, я готова выполнить твои условия».

И башня вдруг куда-то проваливается. Я ждала этого, но не была готова. Бетонный пол в потеках крови уходит из-под ног — это начинает взрываться весь подвал, в котором мы заложили за эти годы килограммы взрывчатки, пронеся ее в себе. Нужно не так много, если знаешь, куда устанавливать заряды.

Он смеется. «Да, пришлось долго прикидываться и скрываться, — киваю я, — но я смогла».

Молниеносно он оказывается очень близко, бьет под дых, как в детстве: «Смотри, пропустила удар! — он смеется. — Ну что же не закрылась? А еще занимаешься борьбой, тренируйся лучше!» «Смогла же притвориться человеком, смотри», — он открывает мне свое зрение, я наконец-то становлюсь зрячей, по-настоящему зрячей. Вижу, как пылает подвал, как дым — этаж за этажом — обволакивает уродливый памятник прошедшей эпохе. Как падают горящие люди из окон, как выпархивают опаленные птицы, у многих подрезаны крылья — долететь до земли им не суждено.

Я вижу будущее: горящие города, сотни, тысячи убитых людей, змей, волков, птиц. Вижу, что не смогу остановить его, как только он выйдет отсюда, вижу, что король змей станет королем мира. И он тоже это видит. Кладу голову ему на плечо, обнимаю, слегка прикусываю, рву артерию и выпускаю яд откуда-то из нутра.

Утром я выхожу за ворота города, накинув его кожу — на плечах огромный капюшон. Племя змей уже стоит перед стеной города — огромное море, тянущееся до горизонта. Я вдыхаю утренний воздух, высоко над головой поднимаю вырванное сердце их короля и пытаюсь их услышать.

Экспрессионист, авангардист, творческий брат Жоана Миро и Анри Матисса — искусствоведы так пишут про Андрея Поздеева. Искренний, добрый, трогательный, с мольбертом и под зонтом — таким его помнят красноярцы. Влюбленный в людей, в город, в жизнь, немного волшебник, много — творец. Художник, вычерпавший себя до остатка, вложивший в творчество все краски мира, звенящую радость, прозрачную печаль. Его картины бесконечно разные — выбирайте свои. Выставки работ Андрея Поздеева регулярно проходят в музейном центре «Площадь Мира». Если приехать не получается, посмотрите альбом в свободном доступе на сайте. Памятник Андрею Поздееву установлен на проспекте Мира.