Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

– Жюль, я просто спросил, как ты себя чувствуешь. Мне не нужен трактат о смерти на водах.

– Я здоров. Как мне кажется.

Принесли десерт. К муссу Франсуа заказал чай, а Жюль запивал пирог минеральной водой «Бадуа».

Уже перед самым уходом Франсуа спохватился:

– О, кстати! Ты не хотел бы кое-что сочинить – музыку, тему для гигантской международной корпорации?

– Что? Какую еще музыку? Что за тему?

– Для рекламы. «Музыку ожидания». Их фирменную мелодию.

– «Музыку ожидания»?

– Сотни и сотни миллионов будут слышать ее каждый год, кто знает, может, даже сохранят ее навсегда? Ты получишь гонорар.

– Что это за компания?

– «Эйкорн» и ее многочисленные филиалы, наверное, самая крупная страховая компания – перестрахование, инвестиционное подразделение, триллионы долларов. Точнее, четыре или пять триллионов. На приеме в американском посольстве за ужином я сидел рядом с одной из шишек этой компании. Джек, фамилии не помню. У меня дома есть его визитка. Кто у них только не был на примете: Стив Райх, Филип Гласс, Жан-Мишель Жарр, Ханс Циммер, Ян Тьерсен и еще многие, даже не знаю кто. Они обращались к ним через агента. Джек жаловался, он был очень обижен, потому что все они отказались.

– Музыка вместо гудков? А почему они должны были согласиться?

– Но какая разница, если музыка прекрасна?

Жюль задумался на минутку.

– Ты прав. Никакой разницы. Если музыка прекрасна, контекст не имеет значения. Подлинная красота не может быть унижена. Рильке писал для журнала мясников. Наверное, шишкам из «Эйкорна» следовало бы это знать.

– Они все страшно заняты, видите ли, и богаты.

– А все-таки сколько может стоить джингл?

Приберегая лучшее напоследок, Франсуа усмехнулся.

– И кстати, – прибавил Жюль, – ко мне никто не обращался.

– Конечно не обращался. Никто о тебе слыхом не слыхивал. Тебе же всегда было плевать на репутацию. Но я рассказал о тебе, и этот самый Джек теперь считает, что ты один из величайших композиторов Европы.

– Какая нелепица.

– Этого он не знает, зато именно он принесет мелодию – всего девятнадцать секунд, но «яркую и гениальную», как он выразился, – председателю правления.

– А кто он?

– Ты не поверишь, услышав его фамилию. Она польская, и он ее сократил.

– Еврей, небось?

– Конечно, и председатель чуть ли не крупнейшей в мире страховой компании, пятидесяти пяти лет от роду. Если ему понравится то, что ты ему предложишь…

– И как его зовут-то? Это что, секрет?

Франсуа захохотал. Он закатил глаза к потолку, потом посмотрел на Жюля и признался:

– Его зовут… – честное слово – его зовут Рич Панда.

– Да ладно!

– А вот так. Фамилия была Пандалевский, или что-то вроде. Чокнутые родители сделали из нее Панду и назвали сынка Ричардом. Рич Панда – Богатенький Панда. Спорим, у них куча деловых связей с Китаем. Не обязательно понимать этих людей – они же американцы, – но это к делу не относится.

– Хорошо, и сколько же этот Богатенький Панда платит за джингл?

– Вот именно. Этот Джек Как-его-там пил много шампанского из Калифорнии, и я наблюдал, как он прежде полбутылки виски заглотил. Так вот, Джек проболтался мне сколько. Не думаю, что он помнит об этом, но зато я знаю, какую сумму они готовы выложить, если им понравится. Все уже решено. Предположим, они будут довольны тем, что ты им дашь, и тогда они тебя озолотят.

– Вообще-то, я понял, но еще не решил, возьмусь ли за это. Но если возьмусь – ты получишь процент, комиссионные, так сказать.

– Согласен. Заплати за ужин.

– Я и так собирался.

– И за десять следующих.

– Это точно десять процентов от гонорара? – поинтересовался Жюль слегка нервно, засовывая кредитку в бумажник и пытаясь разобрать сумму на чеке, который официант почти незаметно оставил на столе. Уж Франсуа свою выгоду не упустит.

– Не думаю, – ответил он.

– Больше?

– Нет.

– Так сколько они готовы выложить?

– Держись-ка ты лучше за стол. Миллион евро.

Жюль пригвоздил ручку к чеку. Будь это карандаш, кончик бы сломался непременно.

– Если это шутка, – сказал он чисто машинально, поскольку точно знал, что Франсуа никогда не шутит такими вещами, – то очень жестокая.

– Это не шутка. Хочешь, я ему позвоню? Можешь встретиться с ним. Он в «Георге Пятом». И думает, что ты – Моцарт.

– Как ты это делаешь? Ты как фокусник, выпускающий птицу из пустой руки.

– А ты знаешь, как они это делают, Жюль?

– Нет.

– Они обезвоживают птиц, так что те становятся почти совсем плоскими, и засовывают их в рукава. Это жестоко, но птицы не улетают, потому что знают, что фокусник даст им то, чего они хотят больше всего на свете, – воду. И он всегда дает.

– Но миллион!

– Это будет их фирменный знак по всему миру, их визитная карточка. Они платят рекламщикам просто за дурацкое название, придуманное для одной из их компаний. Миллион евро за имечко, вроде «Юнипопсиком» или «Антипид». А как тебе пиво под названием «Норвежский захлёб»? Я их вот только что придумал, и никто мне не заплатил миллион евро. Эти люди загребают столько денег, что утратили всякую связь с реальностью. Думают, что если не переплатишь, то не получишь ничего стоящего. А Шимански такой же?

– Нет. Он всему знает цену. Заставил садовника вернуть пятнадцать мешков удобрения, потому что те оказались дороже на евро за каждый мешок.

– Эти парни не такие. У них дома́ с кегельбанами и шоколадными комнатами.

– Какие еще шоколадные комнаты?

– Как в магазине «Годива».

– Прямо у них дома?

– Да.

– Неужели это правда? Они столько шоколада едят?

– Не знаю. Может, гостей зовут.

– Идиоты, – заключил Жюль.

– Это точно.

– Но чтобы получить все эти деньжищи и удержать их, надо быть очень смышленым идиотом.

– Уверяю тебя, смышленые идиоты редко спускаются на грешную землю. Но вот этот самый Джек не обязательно такой уж идиот. Ты должен сам во всем убедиться.

Жюль не был ни теоретиком, ни критиком. Впрочем, слывя экспертом в области композиторской техники и инструментовки, сам он не считал себя интеллектуалом. И остальным не давал повода считать себя таковым. На самом деле, кроме Франсуа, который многими почитался ведущим интеллектуалом Франции (а для урожденного француза это означало – и всей Вселенной), у Жюля была аллергия на интеллектуалов, которые, как он думал, не вполне от мира сего и часто не способны оценить сей мир по достоинству. Он уподоблял их осужденным на казнь, которые подвергают анализу свою последнюю трапезу, вместо того чтобы насладиться ею.

Однако, как мэтр музыкального факультета Сорбонны, он был окружен интеллектуалами. Ими были почти все, кого он знал. Все они зависели от этого ярлыка, словно от аппарата искусственного дыхания, и без конца испытывали его мотор и прочие детали, пользуясь любой возможностью продемонстрировать свой интеллект повсюду и во всем, как будто каждый упущенный случай равносилен взрыву бомбы в грудной клетке.