Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Забредя довольно далеко во время прогулки от Омонии к Акрополю, они сидят рядом на куске древнего мрамора и смотрят на море за Пиреем. Он влюблен даже в одежду, облегающую ее тело, в ее руки, брови, в каждую черточку, в каждое движение, жест и слово, в ее духи, в тонкую вышивку у выреза ее блузки. Она чувствует, что окутана любовью, ее восхищает этот молодой мужчина, который кажется старше своих лет, – израненный, сильный и даже в чем-то опасный. Но это не важно – она уверена, что с ним ей ничто не угрожает, она под его защитой.

Они говорят весь день, а когда солнце пересекает небеса и жара начинает спадать, он замечает, как ее темно-рыжие волосы пульсируют цветом и на фоне ее сияющей кожи и бретонских веснушек ее зеленые глаза становятся сверхъестественно-яркими. Кажется, ей совершенно невдомек, как она прекрасна, или это разговор с ней так будоражит чувства. Речь у нее плавная, текучая, богатая, она блестяще ведет беседу (Жюль поражен тем, как такой юный человек может знать так много и так складно излагать свои суждения), и в этом ей нет равных, кроме, пожалуй, Франсуа. Но в отличие от Франсуа, она не подавляет всем, что открывается ей, пока Жюль говорит, не жаждет выплеснуть это в захватывающем аллегро. Зато, как и пристало истинной француженке, естественно и совершенно очаровательно она время от времени настаивает и умеет вовремя отступить, у нее глубокие убеждения, иногда довольно серьезные, но она умеет улыбаться и смеяться, и он не может не смеяться вместе с ней. Эта невероятная молодая женщина фотографируется не как модель (многие из которых безжизненные, отталкивающие и глупые куклы), потому что ее красота раскрывается в движении, в разговоре, красота – это она сама. Жизнь внутри ее – источник его любви к ней, и он думает: какое счастье, что они встретились именно теперь, когда оба еще так молоды!

Оказывается, что они живут неподалеку, на одной и той же парижской улице, – это просто невероятно!

– Будет легко ходить к вам в гости, – говорит он. – Когда мы вернемся домой.

– Поглядим, – отвечает она, ниспровергая его в лифтовую шахту глубиной в сто этажей, инстинктивно подсекая рыбку на крючке, чтобы не сорвалась. По выражению его лица она замечает, что сделала, и безмерно этому рада. – Видите ли, мы говорим уже несколько часов, – кажется, я и сама не заметила, – но, по-моему, мы кое-что упустили.

– Что?

– Наши с вами имена.

Он молчит, сообразив, что пренебрег важнейшими правилами приличия.

– Жюль Лакур, – произносит он.

– Жюль Лакур, – повторяет она. Ей это нравится. – Жаклин Бланше.

– Среди евреев часто встречается фамилия Бланше. А вы еврейка?

– Да, а вы?

– И я. Но это же не имеет значения? – прибавляет он.

– Нет, – отвечает она очень серьезно, впервые проявляя решимость. – Очень кстати, правда? Вообще-то, потрясающе, но будь вы хоть папой римским, это не имело бы никакого значения.

– Будь ты хоть дочкой папы римского, я все равно бы…

– Все равно бы – что? – перебивает она его.

Она знает, что делает, знает, что происходит. И он знает.

Они знают друг друга четырнадцать часов и ни на минуту не расставались. Вечером они возвращаются в гостиницу и снова сбегают на крошечную площадь у ее подножия. В центре стоит газетный киоск с тремя стульями внутри, микроскопической кухонькой и дымящейся жаровней.

– Впервые вижу такой малюсенький ресторан, – говорит Жюлю Жаклин. – Мы тут будем одни, а третий стул – для него.

Хозяин манит их внутрь.

– Усаживайтесь, – говорит он по-английски. – Я готовить лучший ужин в Афинах. – Он поднимает вверх два пальца. – По цене двух журналов «Пари матч», о’кей?

– О’кей, – соглашаются они в один голос.

Он принимается нарезать огурцы, помидоры и фету. Кладет на жаровню четыре шампура с мясом. И это не ослятина. Ароматный дымок щекочет ноздри. Под вечер люди возвращаются по домам, зажигаются огни, становится прохладнее.

– Рецина отдельно, – говорит хозяин киоска. – Два больших стакана по цене журнала «Тайм», международное издание, о’кей?

– О’кей, – кивает Жаклин.

– Сколько тебе лет? – спрашивает ее Жюль.

– В августе будет двадцать.

– Ты родилась в августе сорок четвертого?

Она кивает:

– В Лондоне. Я наполовину британская подданная – наполовину французская гражданка. В то время мой отец занимался танками «Леклерк». После освобождения Парижа мы хоть и не сразу, но вернулись. А тебе сколько?

– Двадцать четыре. Моих родителей убили в год твоего рождения.

– Обоих?

– Обоих.

– Сочувствую тебе. Ты, наверное, все помнишь.

– Я помню. Твои родители живы?

– Да, – отвечает она с улыбкой. Она любит родителей, любит крепко и счастливо. Это многое говорит ему о ней. – Мой папа до войны был банкиром. Последние двадцать лет он все пытается вернуть то, что у него забрали. Но все напрасно, так что он живет на зарплату, которую получает, работая в «Лионском кредите». Все равно у маленьких банков больше нет никаких шансов, и многие из его клиентов были экстерминированы. Я использую этот термин, потому что именно так говорили, и даже если другие это забывают, я не забуду никогда и никогда не перестану помнить, что он обозначает, кто я сейчас, в настоящем времени, и кем останусь в будущем.

– Но ты не боишься, не озлоблена.

– У нас есть то, чего они были лишены. Мы предадим их, если не будем радоваться тому, что живем. Это не что иное, как обязательство – видеть то, что они не могут видеть, слышать то, что они не могут слышать, чувствовать вкус того, чего им никогда не попробовать, любить, как они никогда не смогут.

Девятнадцатилетняя – до августа – Жаклин не знает, чем она будет заниматься. Она всегда была превосходной ученицей. У нее есть выбор. Неужели она слишком хороша для него, думал он, такая глубокая, такая величавая и, конечно же, слишком красивая. Мужчины всю жизнь будут преклоняться перед ней, у нее всегда найдется из кого выбирать, а сейчас она еще так молода.

Торговец новостями прав. Это лучший из самых непритязательных ресторанов в Афинах, и хозяин даже забыл о прибыли, принеся им целую бутылку рецины, которую они и приканчивают за едой, став еще ближе и раскованнее.

– Мои друзья уехали, – поделился с ней Жюль, – потому что сестра одного из них больна раком. Продали машину и улетели домой. Они кузены.

– Моя подруга вернулась в Венецию, мы там встречались с двумя итальянскими парнями, которым нужен только секс с англоязычными, французскими, тевтонскими и скандинавскими девушками. Она пока этого не знает, но скоро убедится.

– Я оплачиваю номер на двоих, – сообщает Жюль.

– И я тоже, – признается Жаклин.

– А что, если нам съехаться?