Марк Хелприн - Париж в настоящем времени

Мощные турбины авиадвигателей не пропускали ни одного удара, как сердце, они должны работать постоянно и бесперебойно до самого конца. Он едва ли мог объяснить, откуда берутся в нем энергия и оптимизм, но весь ночной перелет до Нью-Йорка не сомкнул глаз и не прочел ни строчки. Жюль ощущал, что некая часть огромного вещества земли, над которой он летел, незримо вторгается в него. Если сотни невидимых частиц с диковинными названиями, радиоволны, космические лучи и магнитные поля окутывают незаметно и его самого, и всех в салоне самолета, и, разумеется, весь мир неведомыми, лукавыми и мистическими токами, то кто сказал, что и земля, и воздух, сквозь который он мчался, не способны придать силу там, где силы иссякли, принести удачу, когда удача изменила, помочь выстоять перед лицом неминуемого поражения и выжить, когда жизнь на исходе?

Он не смог бы заснуть, даже если бы хотел. Словно электрический ток, его будоражило убеждение, что ему не нужно жить. Жить нужно Люку. Жюль бесстрашно воспользуется любой возможностью. Понимание и принятие того, что он – расходный материал, влило в него силу, такую же мощную, как и сила, вращающая реактивный двигатель над вереницей городов, мерцавших бриллиантовыми россыпями огней.

Ничто не исчезло и не рассеялось, когда ночной полет завершился. Жюль добрался наконец до своего номера на самой верхотуре нью-йоркских «Времен года», он нуждался в сне, но не был измучен и не упал духом. Перед глазами возник образ Люка, он часто видел его вот так, внутренним взором, но на этот раз мальчик был веселым и живым. Он больше не думал о Люке умирающем, только о живом Люке.

Люк не понимал, что такое лейкемия, но зато понимал, кто такие крокодилы, и ужасно их боялся. Однажды, укладывая внука спать, Жюль заметил, что Люк снова дрожит от страха, и решил ему помочь.

– Послушай, Люк, – сказал он. – Крокодилы живут в Африке, Африка очень далеко отсюда, и они даже не знают, где ты живешь. А если бы и знали, то не знали бы, как сюда добраться. А если бы они знали, как добраться, то они не смогли бы преодолеть джунгли и пересечь пустыню, чтобы попасть к морю. А если бы и преодолели джунгли и перешли пустыню, то не сумели бы переплыть Средиземное море. А если бы сумели переплыть его, они не добрались бы из Марселя в Париж. А если бы они смогли дойти до Парижа, то не знали бы, как сесть на поезд до Сержи. А если бы и знали, то у них не оказалось бы денег, чтобы купить билет, и они не знали бы, где надо сойти, потому что крокодилы не говорят по-французски. Но даже если бы у них и были деньги и они умели бы говорить и читать по-французски, то, сойдя с поезда в Сержи, они не знали бы, где твой дом. А если бы и знали, то не открыли бы входную дверь. И, даже открыв входную дверь, они не знали бы, где твоя комната. А если бы и знали, где она, то не открыли бы дверь комнаты. А если бы открыли, то я бы их застрелил.

Не стоит и говорить, что байка не достигла желанного эффекта. Глазенки у Люка расширились от ужаса, он открыл рот и не смел дышать.

– Погоди-погоди, – спохватился Жюль, увидев это. – Забудь, что я только что сказал. Я все выдумал. А вот как было на самом деле…

И он повторил весь рассказ в обратном порядке, изгнав крокодилов обратно в Голубой Нил и наблюдая, как Люк успокаивается по мере того, как увеличивается расстояние между ним и удаляющимися крокодилами. Малыш расслабился настолько, что уснул, пока крокодилы с трудом преодолевали пески Сахары. Жюль верил, что если родители и деды по-настоящему любят своих малышей и стараются изо всех сил, то дети простят взрослым их ошибки, даже совершенные много-много лет назад.

Наверное, на «Эйкорн» работают сотни или даже тысячи сотрудников, встроенных в тектоническую плиту из нескольких триллионов долларов. И по сравнению с Жюлем Джек Читем и Рич Панда, скорее всего, подобны высокоразвитым инопланетянам, у которых функции мозга и социальное чутье настолько превосходят его собственные, что на арене их расчетов и маневров он так же беспомощен, как те крокодилы на Елисейских Полях. Но если не бояться, не отступать, если просто стоять на своем и рискнуть, то можно разорвать сети, расставленные теми, кто всю жизнь потратил на их плетение. Собрание по поводу музыки было назначено на завтра, в четыре пополудни. Совет директоров «Эйкорна» должен обсудить внедрение того, что станет его международной визитной карточкой на десятилетия или даже дольше. Жюль оставил за собой номер еще на три дня на случай всяких утрясок, подписания контракта, заминок и сложностей, каждой из которых, как он подозревал, будет достаточно, чтобы ошеломить его, разве что ничего не будет вовсе и ему придется сдаться. Затем – обратный билет до Парижа, который, как и номер в отеле, оплачен им заранее и не будет возмещен. Вместе с тем, что он потратил в Лос-Анджелесе, ему пришлось расстаться с огромной суммой. Обычно он бы ужасно встревожился, если бы знал, что такая куча денег – почти сорок тысяч евро, – скорее всего, потрачена безвозвратно. Такая сумма могла бы надолго пригодиться Люку, и это была существенная доля того, что он мог дать Катрин, если бы отдал ей все. Жюль бы, конечно, так и сделал, но этого было мало. Однако он не тревожился. «Эйкорн» должен ему деньги, и, не имея ни малейшего представления, каким образом, он был уверен, что получит их и даже больше, чем ему причитается, – если «Эйкорн» окажется несговорчивым, нечестным и непорядочным – в виде неустоек и штрафов. Он сам дивился своей уверенности – ведь для этого у него не было никаких оснований. Как Жюль Лакур сможет хотя бы рассчитаться с «Эйкорном»?

Почти двадцать четыре часа он проспал крепким сном, крепче, чем в те времена, когда ему было двадцать лет. В Лос-Анджелесе он ежедневно плавал. Теперь решил пробежаться и хмурым осенним утром, заранее изучив карту пробежек, предоставленную отелем, отправился в Центральный парк. В Сен-Жермен-ан-Ле у него было прекрасное место для бега. Сена внизу на востоке, на западе сады и леса, дорожка из гравия прямая, ровная, уединенная. И лучшего места во всем мире не было. Здесь же приходилось лавировать между такси и пешеходами, а когда он добрался до парка, вилять незнакомыми тропками, перекрестками, забитыми толстыми и злобными автомобилями, и перепрыгивать через выбоины и грязные лужи. Много лет в Сен-Жермен-ан-Ле он пыхтел себе не спеша, бег его был скор только для мужчины его возраста. Он давно привык, что другие бегуны обгоняли его – даже дети. Но здесь, в Нью-Йорке, никто его не обгонял. Впервые за много лет он бежал, как будто вовсе не имел веса, и чем дольше он бежал, тем выше становилась его скорость.

Относя это к следствиям долгого сна, он знал, что не устанет и к часу дня будет даже бодрее и голова еще больше прояснится. Так что он бежал все быстрее и быстрее, чуть замедлившись, конечно, при подъеме на «Холм разбитых сердец» чуть южнее Гарлема, но зато разошелся на прямом участке, ведущем из западной части парка к месту своего теперешнего обитания. Он даже перепрыгивал невысокие ограды, чего уже несколько десятков лет не делал. У себя в номере, который часто бывал окутан облаками, он принял роскошный душ под Ниагарским водопадом горячей воды, надел костюм и новый темно-синий галстук, купленный на Беверли-Хиллз за триста долларов, и отправился на собрание (предварительно позавтракав и постригшись сразу после пробежки). В Лос-Анджелесе его элегантный костюм томился в шкафу, а теперь, на Пятьдесят седьмой улице, он радостно впитывал прохладный воздух, а белоснежная рубашка ослепительно сверкала на солнце.