Борис Динерштейн - Тяжелые дороги жизни

Морально было очень тяжело жить и находиться в такой отторгнутой обстановке — мы стали отверженными в родной стране. Мамочка еженедельно посещала Бутырскую тюрьму, думая, что здесь находится папа, но никто не сообщал, где находится наш папа. Однако мама продолжала ходить в Бутырскую тюрьму, пытаясь передать передачу, письмо, деньги, но, увы, ничего не принимали и сведения о папе не давали.

Единственные, кто нам не только сочувствовал, но и поддерживал нас, не оставлял в одиночестве в этом мире, — это папина сестра Анна Иосифовна Рубина и ее семья. Они нас постоянно поддерживали не только морально: письмами, телефонными звонками и наездами, но и материально: регулярно высылали нам продовольственные посылки и овощные и фруктовые консервы своего производства и изредка деньги.

Через полгода после ареста папы — новая семейная трагедия. 4 октября 1937 года арестовали маму, а я с Зиной продолжали жить одни и посещать школу; но через месяц после ареста мамы, 7 ноября, к нам пришли два сотрудника НКВД с намерением взять от нас письмо в газету об отказе от родителей — врагов народа, мы отказались, и нас хотели арестовать, но Зина подняла такой крик и плач, призывая соседей нас спасти, что чекисты не стали нас трогать и ушли. Однако еще через несколько дней после ухода чекистов к нам явилась, как показалось, очень миловидная женщина и представилась как сотрудник отдела опеки. Выслушав историю нашей трагедии, она сказала: «Я сейчас вскипячу чайник, и мы вместе сядем за стол, покушаем и заодно поговорим о вашей дальнейшей судьбе». Мы с Зиной стали помогать ей накрыть стол, а когда сели за стол кушать, эта женщина стала объяснять нам причину своего визита к нам: «Общество опеки, узнав о трагедии в вашей семье, направило меня к вам, чтобы оказать вам помощь. Я вас определю в дом пионеров, где вы будете жить, питаться и одеваться, а учиться будете продолжать в своей школе. Когда закончите школу и пойдете работать, вам вернут эту квартиру, а сейчас давайте соберем вещи и поедем в дом пионеров». Мы с Зиной ей поверили, и она стала нам помогать собирать вещи. Заперев квартиру, мы вышли с ней на улицу, сели в автомашину «Эмка» и поехали, а время было уже позднее. Через какое-то время мы подъехали к большим воротам, они открылись, и мы въехали в большой плохо освещенный двор. К машине подошли сразу двое мужчин в военной форме, открыли дверь автомашины и грубо сказали: «Что сидите? Приехали, вылезайте из машины, берите свои вещи, чемоданы и следуйте за нами». Мы с Зиной вылезли из машины, взяли свои вещи, и нас эти грубияны-чекисты повели в дом на второй этаж. Здесь мы оставили вещи, сняли пальто и головные уборы, после чего эти сотрудники повели нас в одну из комнат, где в разных положениях и позах нас по отдельности несколько раз сфотографировали, а затем сняли отпечатки пальцев.

После той процедуры мы оделись, взяли свои вещи, и нас проводили в другое здание, где наконец поселили, и мы сразу легли спать, ибо время было за полночь, но я долго не мог заснуть и понял, что это за дом пионеров; позже мы узнали, что этот дом находится на территории Даниловской тюрьмы, где содержатся дети репрессированных родителей, от малюток до совершеннолетних. Спали мы по пять человек в комнате, питание было трехразовое, была библиотека и игровое помещение, могли слушать радио и смотреть кинофильмы.

В этом доме вместе с нами дежурили воспитатели, женщины, являющиеся сотрудниками НКВД. Они внимательно следили за поведением каждого ребенка, а закончив смену, в письменной форме давали руководству характеристику на каждого ребенка. Через несколько дней я обратил внимание на отправку детей в разные детские лагеря и колонии. Регулярно приходили путевки в детские дома-колонии из разных республик и городов, куда отправляли временно проживающих здесь детей. Воспитательницы отбирали кандидатов на отправку, а если это были сестры, братья или брат с сестрой, то их отправляли в разные детские учреждения разных республик или городов. В первую очередь воспитатели старались отправить в детские дома малышей.

Через неделю пребывания нас в этом доме меня вызвал майор и предложил у них работать, так как у меня есть паспорт и я отношусь к совершеннолетним лицам. Я его внимательно выслушал и ответил:

— У вас работать я не намерен, ибо вы арестовываете и сажаете безвинных людей.

Майор выслушал доводы моего отказа у них работать и сказал:

— Я искренне намерен оказать тебе помощь, иди к себе в детприемник и хорошо обдумай мое предложение.

Через несколько дней майор снова пригласил меня, и я ему сказал, что свое мнение не изменил. Майор ответил мне:

— К сожалению, мои надежды не оправдались, и мне тебя очень жаль.

Но я беседу продолжил и сказал:

— А мне вас очень жаль.

— А почему? — спросил майор.

— Вы будете меня куда-то отправлять этапом, но я до места не доеду.

— Ты что, в пути покончишь самоубийством?

— Я же еще молодой и не дебил, зачем самоубийство, а вот вас будут ожидать большие неприятности, так как я к месту назначения не приеду.

— Что еще хотел бы ты мне сказать?

— Отпустите меня на волю, у меня есть паспорт, и я буду продолжать учиться и работать.

— Без жилища тебя нигде не примут, если есть хорошие знакомые, которые тебя приютят, дай мне их телефон и адрес.

— Дать телефон хороших знакомых, чтобы и их посадили? Не дам.

— Ладно, иди отдыхай в детприемник, нужен будешь — я тебя приглашу.

После ноябрьских праздников 1937 года майор вновь меня пригласил и, улыбаясь, вручил мой паспорт, дал 30 рублей денег, и сопровождающий сотрудник довез меня до Добрынинской площади, мы распрощались, и я поехал на Белорусский вокзал. Два дня я ездил на пригородных поездах, а на третий день свободы пошел к нашим близким и отзывчивым знакомым Могилевским, которые жили на улице Немировича Данченко, и рассказал им нашу с мамой и Зиной трагедию, дал номер телефона Даниловского приемника, который мне сообщил освободивший меня майор. Несмотря на то что семья Могилевских состояла из пяти человек, проживающих в малогабаритной трехкомнатной квартире, они меня сразу приняли и приютили, и я продолжил посещать школу. Через неделю, как они меня приютили, их бабушка Елена Владимировна взяла из Даниловского детприемника Зину, и мы оба стали у них жить на полном обеспечении; так что новый 1938 год мы с Зиной встретили в семье Могилевских. За оказанный нам с Зиной комфортный приют мы старались отблагодарить Могилевских нашим к ним вниманием: помогали накрывать и убирать столы после приема пищи, подметали и мыли полы, ходили за продуктами в магазин, убирали квартиру и мыли посуду, выносили мусор. Жизнь наша была не сладка, постоянная скука о родителях, про которых не было никаких известий, но зато мы были на свободе.