Алла Зубова - Под знаком Стрельца

Гончаров.Ну, ты уж, голубчик, унынию не предавайся. Залечит время раны твои сердечные, отслужишь с честью, бравым, степенным человеком вернешься домой. Заведешь семью, и заживешь своим домом. Будешь внукам про морские походы рассказывать.

Певцов.Кто ж знает, у кого какая планида… Вот капитан наш, тоже большой любитель песни мои слушать, сказывал, что когда возвернемся из плавания, отправит меня в Питер на казенный кошт учиться пению.

Гончаров.Ну, дай-то Бог!

Картина Х

Шторм. Сильная качка. Гончаров в своей каюте. Его бросает от стенки к стенке. Все вещи на полу. Фаддеев помогает Гончарову. Он более устойчив и крепок.

Фаддеев.Я чемодан сниму. Тут, на полу поставлю.

Гончаров.Где на полу? Здесь совсем места нет. Все ноги переломаешь.

Фаддеев.А лучше будет, если он со всего маху по голове долбанет?

Гончаров.Нет, голова мне еще пригодится. (Его швыряет по каюте.)

Фаддеев.Эх, Иван Лексаныч, нет у тебя морских ног. Уж сколько живешь на фрегате, а они у тебя всё не выросли. Уж ты руками проворней работай. Выставляй их вперед, чтоб башкой об стенку не стукнуться.

Гончаров.Да уж на мне места живого не осталось… Может, на палубу пойти… Там просторней…

Фаддеев.Ага! Щас! Там такой ветер холодный, враз тебя сдует, а потом отвечай. (Смеется.)

Гончаров.Ты чего?

Фаддеев.Был я наверху. Там, на палубе, капитан наш в одном сюртуке взад-вперед ходит. А у самого от холода нижняя челюсть тоже ходит взад-вперед, зуб на зуб не попадает. Барон, он на вахте, ему кричит, наденьте, мол, пальто, Иван Семеныч! А капитан ему: «Нет, пусть команда смотрит, пример берет».

Гончаров. (В отчаянии смотрит на разлетевшиеся листы, беспорядок на столе.) Теперь ничего не соберешь. Всё разлетелось! Столько труда пропало! Ну, как я всё это разберу?

Фаддеев. (Помогает складывать бумаги.) Э-э-э! Нет ништо! Это не беда! На день тебе работы. Я-то в твоих бумагах ни бельмеса не понимаю, а то бы враз.

Гончаров.Да уж! Тебя только подпусти, ты бы хуже шторма всё переворошил. (Смотрит лист.) Это из первой главы. (Перебирает страницы.) Тридцать пятая… Двадцать четвертая…

Фаддеев.Ты вот, Иван Лексаныч, Бога благодари, что морской болезни не подвержен. Диву я на тебя даюсь. Ну, как это так? Меня, матроса, и то наизнанку выворачивает, а тебе хоть бы что! И ешь, и сигары свои куришь. Ты да отец Аввакум — всего два сухопутных человека на фрегате, и обоим качка нипочем. Я тебе обед щас принесу. Ты уж второй день не емши. Отощаешь.

Гончаров.Какой обед! Как я его есть буду?

Фаддеев.Лишь бы душа твоя принимала, а там как-нибудь изловчимся. (Уходит.)

Гончаров.Столько старания, душевных мук — и всё прахом… (Держит лист.) Это Штольц. (Читает… пытается сесть на стул, который из-под него съезжает. Садится мимо. Лежа на полу, собирает листы, его катает по полу. Входит Фаддеев.)

Фаддеев.Иван Лексаныч, ты живой? Вставай. Тебе подхарчиться надо.

Гончаров.Сам-то ел?

Фаддеев.Ох, ты мне про еду даже не говори. Не то что есть, глядеть на нее не могу. (Протягивает большую миску.)

Гончаров. (Смотрит с удивлением.) Что это такое, Семен?

Фаддеев.Положил всего, что было. Суп не брал. (Смеется.) Барон прибежал с вахты, весь продрог… «Супчику бы горяченького!» — говорит. Суп-то с курицей, духовитый. Налил он себе тарелку, только за ложку взялся, а тут как поддаст. Он всю тарелку с горяченьким супчиком на себя и опрокинул.

Гончаров. (Копается вилкой в миске, вытягивает макароны, они падают.) Как же это есть?

Фаддеев.Давай помогу. Открывай рот шире. Та-а-ак! Видал, как скворец своих птенцов кормит? Вот и ты так, ловчись, как птенец. (Достает на вилке длинную макаронину. Гончаров подхватывает ее.) Молодец. Держи в этой руке хлеб, в этой огурец. Поехали. (На этот раз макаронина срывается и падает. Попытка повторяется. Кормежка идет с переменным успехом. Наконец, посмотрев друг на друга, Гончаров и Фадеев громко хохочут.)

Фаддеев.Ты, Иван Лексаныч, как клоун в цирке.

Гончаров.Сколько лет живу, а такого обеда не едал. (Оба хохочут, показывая друг на друга: «Ты скворец! А ты птенец! Птенчик!»)

Картина XI

Палуба. Жаркий день. Матросы отдыхают. Каждый занят своим делом. Один штопает робу, другой плетет веревочку, третий чистит трубку, четвертый что-то вырезает из деревяшки. Матросы негромко, стройно поют: «Ой, да как по синю морю корабель плывет. Ой, да корабель плывет, аж волна ревет». В центре старый матрос Сычёв. Рядом с ним юнга Миша Лазарев.

Миша.Сычев, голубчик, расскажи, пожалуйста, как ты боевое крещение принял.

Сычёв.Да уж я тебе рассказывал, Миша.

Миша.А ты всем расскажи. Ведь тут и матросы-первогодки. Им же интересно послушать.

Матросы.

— Уважь, Ерофеич, юнгу.

— Да и нам антерес.

— Ты ведь у нас как есть ветеран.

— Старый служака.

— Много чево повидал.

Сычёв.Да, братцы мои, это истинная правда, что много мне испытать довелось. В каких сражениях был! Но первая-то баталия — она завсегда в памяти. А уж если это Наваринская битва, то, наверно, и на том свете вспоминать ее буду.

Матрос.Наваринское сражение — это с турками?

Сычёв.С ними. С ними. Я тогда еще салажонком необстрелянным был. При канонире бортового орудия состоял. И вот вышли мы против турков.

Миша.Это было двадцатого октября 27-го года, ровно 25 лет назад.

Сычёв.Вишь ты, четверть века прошло, а помнится, как сейчас. (Закуривает трубочку.) Мы помогали грекам от турецкой неволи освободиться. Вместе с англичанами и французами. У турков флот был громадный. И главный у них Ибрагим-паша, считался непобедимым. А наших-то сил куды меньше наспроть турецкой.

Миша.У турков было 62 корабля, а ну нас всего 26!

Сычёв.В точности так… И вот дознались мы, что турки собрали свои корабли в Наваринской бухте. И ночью тихо подошли к ним. В первом ряду шли четыре русских корабля. Посередке наш «Азов». И был у нас боевой бесстрашный командир — Лазарев Михаил Петрович. Да, Миша, твой отец. И нам он тоже был отцом.

Миша.Скажи еще, Ерофеич, что на «Азове» были адмирал Нахимов, Корнилов и наш Евфимий Васильевич Путятин.

Сычёв.Ну, это сейчас они адмиралы, а тогда были молодые офицеры.

Миша.И Дед наш тоже на «Азове» был!

Матрос.Подошли, значит, тихо… и как?

Сычёв.Жахнули изо всех орудий. Турки образумились и тоже начали палить. Скажу вам, братцы, горела вода и небо полыхало.