Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

С тех пор я решил больше не рисковать.

Спустя много лет я встретил Габриэллу. Мы полюбили друг друга. Утром после того, как мы первый раз спали вместе, мы позавтракали круассанами с горячим молоком. И тут Габриэлла взяла большой стакан и наполнила его водой. Я смотрел на нее с ужасом, думая: нет, это невозможно, а она тем временем подносила стакан ко рту. Я не выдержал и, вскочив, закричал:

— Стой! Что ты делаешь? Опомнись!

Она замерла в страхе со стаканом в руке.

— Подожди, не делай того, о чем пожалеешь, поставь стакан, — сказал я. И объяснил, что нельзя пить сначала молоко, а потом воду. — Разве не знаешь? Твои родители тебе этого не говорили?

Габриэлла, когда я замолчал, а она перестала бояться, что я сошел с ума, спокойно объяснила, что с малых лет каждое утро пьет по стакану воды после молока. Это привычка, в которой она не видит ничего плохого и от которой не собирается отказываться.

— Но сперва, наверно, ты пьешь воду, а потом молоко, — предположил я. — Так можно. Нельзя делать наоборот.

— Ничего подобного. Всегда воду потом.

И, взяв стакан с водой, она осушила его залпом.

Я все утро не отходил от нее, недоверчиво наблюдая за ней, чтобы она ни делала.

Все обошлось: ни отрыжки, ни мучительной гримасы, ни малейшего намека на тошноту.

В следующие дни я спрашивал всех и каждого:

— Знаешь, что делает Габриэлла? Пьет воду после молока — и хоть бы хны.

— Ну и что из того? — слышал я в ответ.

Со временем я обнаружил, что мир полон людей, которые пьют воду после молока — и хоть бы хны. Подумать только!

Звуковая заставка телевизионных новостей, доносящаяся из окна чужого дома утром или в часы послеобеденного отдыха.

В Мантуе, в номере гостиницы, мне сразу бросился в глаза фумигатор от комаров.

Неудивительно, что мне это не понравилось: вместо того, чтобы гарантировать защиту, его наличие настораживало, наводя на мысль о неизбежности комариного нашествия.

Когда в любом уголке мира ребенок с конструктором «Лего» на столе спрашивает отца: «Ты мне поможешь?»

Играя с сыном в футбол или во что-нибудь еще, я часто даю ему выиграть. Особенно когда вижу его чересчур азартным. Я знаю, что он не любит проигрывать, но знаю также, что всегда выигрывать нельзя, и учу его мириться с поражениями. И с моей помощью он учится проигрывать, хотя, глядя на него, я понимаю, что он делает это исключительно ради меня, как ему это ни трудно. Я уверен, что поступаю правильно, знаю, что действую ему во благо.

Но уже через минуту мне больно на него смотреть, и я, не выдержав, спрашиваю:

— Хочешь попробовать отыграться?

Женщины, только что вышедшие их парикмахерской.

Что ни возьми — все с корицей.

ВНеаполе мы поднялись на борт, я и четверо моих друзей, и пароход показался нам маленьким. После остановки в Трапани нас ждал Тунис. Почему мы не полетели туда самолетом, уже не помню. Кажется, чтобы сэкономить на дороге, кажется, нам нравилось думать, что у нас мало денег и что мы не боимся трудностей. А корабль, а палуба, где предстояло спать в спальных мешках, а порт, который отдаляется или приближается, а восход и закат! А встречи в пути! Путешествуя на пароходе, представляешь себе далекие времена, и тебя не пугает долгий путь от Неаполя до Туниса. Теперь, когда ты его проделал, ты понимаешь древних мореплавателей.

Мы выехали в разгаре августа, теша себя мыслью о перепадах температур. Только об этом и говорили. На пароходе было жарко, в Тунисе должно было быть жарче, в пустыне еще жарче. По мере того как жара усиливалась и уменьшалась влажность, волшебное свойство перепада температур проявлялось ночью. Зная, что нас ждут холодные ночи, мы взяли с собой толстовки и свитера, как будто собирались в Кортина-д’Ампеццо. Феномен перепада температур выглядел для нас настолько привлекательно, что мы чуть ли не ради него и поехали в Тунис. На пароходе, плывя вдоль берегов Сицилии, мы умирали от жары. При этом мы хитро переглядывались, поскольку знали, что нас ждут перепады температур и на смену жаре неизменно приходит прохлада. Без жестокой жары перепады температур не имели бы места (и, главное, смысла).

Сойдя с парохода, мы провели в ожидании перепада температур не один день. В тунисской гостинице и в палатках среди пустыни. Голые, мы обливались потом, тяжело дышали и повторяли как заклинание: «Еще немного — и начнутся перепады температур. Если не сегодня ночью, то завтра наверняка». Мы ложились спать, положив рядом толстовки. Вернувшись в палатку, спрашивали, потные, друг друга: «Чувствуешь странный ветерок?» И отвечали, по-прежнему потные: «Вроде нет, не знаю».

Мы ждали перепада температур до последнего дня, до обратного парохода.

Но так и не дождались.

И по сей день я не знаю, что собой представляет перепад температур. Мне не пришлось испытать его на себе. Однако, как нетрудно догадаться, при малейшем упоминании о нем меня охватывает нервный озноб, с которым я пытаюсь справиться, что мне не всегда удается.

Этот маленький пароход оказался битком набит пассажирами. Люди на палубе косо смотрели друг на друга, боясь, что им не хватит стульев в тени. Ни с кем не сводя знакомства, мы обосновались в таком месте, откуда могли наблюдать за всеми и за всем. В Трапани пароход простоял несколько часов и потом часов семь плыл, пока наконец мы не увидели впереди Тунис. Мы сошли на берег.

В таможню было две очереди. Одна для туристов, другая для тунисцев, возвращавшихся из Италии. Туристы проходили свободно, тогда как тунисцев останавливали и перерывали чемоданы — мало ли что в них могло быть. Из своей очереди, двигавшейся быстро, мы смотрели на медленную тунисскую очередь. И смотрели на полицейских, отвечавших за нашу очередь, которые время от времени что-то кому-то кричали и выталкивали человека в другую очередь, бросая вслед за ним его чемодан. Это были тунисцы, выдававшие себя за итальянцев, чтобы скорее ступить на родную землю.

Я переоценил наше положение. Переоценил свой тогдашний вид, забыв, как у светофоров уроженцы Магриба заговаривали со мной по-арабски и удивлялись, что я их не понимаю. Когда тунисские полицейские дошли до меня, они заорали что-то по-арабски, вытолкнули меня в другую очередь и швырнули следом мою сумку. Я кричал, что я итальянец, хотел достать и предъявить им свой паспорт. Но они все более угрожающе орали, не давая мне залезть в карман, и при каждой моей попытке протянуть руку к карману замахивались на меня железной дубинкой.

Им было наплевать на мои заверения, что я итальянец. Я смотрел в отчаянии на своих друзей и видел, что они, показывая в мою сторону, смеются. Мне было не до смеха, а они хохотали, и один из них при этом говорил: «Я всегда его предупреждал», другой подхватывал: «Помнишь тот раз, когда?..», третий согнулся и чуть не плакал от смеха, видя, как тунисский полицейский грозит обрушить дубинку на мою голову. Разумеется, полицейские не подозревали, что это мои друзья, и думали, будто итальянцы смеются над тунисцем, которого разоблачила и отправляет в другую очередь полиция. Я продолжал настаивать на том, что я итальянец, едва не плача от страха.