Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

Папа надевает пояс как у тяжелоатлетов и вывозит тележку, груженную ящиками с крепким пивом. Он немного похож на хоббита – коренастый, сильный, с толстыми ногами, только на ремне нож для разрезания коробок, а не бархатный мешочек с драгоценными монетами. Папе уже под пятьдесят, но его волосы не поредели. Подумать только, в Сеуле папа получил степень бакалавра – и оказался здесь. Мне интересно, много ли иммигрантов, как мой папа, занимаются физическим трудом, хотя могли бы быть белыми воротничками?

Папа с грохотом выкатывает тележку из зияющей темной пасти холодильной комнаты.

– Ты есть, – говорит он мне.

– О’кей, пап, – отвечаю я.

– Есть тако. Рядом, вот деньги. – Он протягивает мне двадцатку.

– О’кей, пап, – снова отвечаю я.

Я часто говорю папе: «О’кей, пап». Обычно все наши разговоры сводятся к этой фразе, потому что разговаривать у нас не получается. Папа плохо знает английский, а я практически не говорю по‐корейски. Я вырос на видеоиграх и инди-фильмах. А на чем вырос папа, я понятия не имею.

Раньше я расспрашивал его о детстве и разных других вещах, например о том, как он смог позволить себе такую роскошь, как колледж, ведь его семья была бедной, очень бедной. Моя мама тоже выросла в бедной семье. Это было еще до того, как в конце 1980‐х в Корее произошло экономическое чудо. Папа рассказывал, как ходил ловить речных крабов, когда дома не хватало еды. В его захолустье многие так делали.

– Маленький крабики, все внутри мой сетка ползать, – рассказывал мне он. – Все ползать, ползать, ползать, на лицо друг другу наступать, пытаться подняться наверх.

– О’кей, – ответил я ему тогда.

– Вот это Корея, – добавил он.

Когда я попросил его объяснить, что он имеет в виду, папа закончил разговор так: «В любом случае Америка лучше. Лучше тебе в колледж тут идти, английский учить. Больше возможности».

Это был его коронный ход, так папа сворачивал большинство разговоров, даже самых невинных, которые начинались с вопросов о том, почему мы дома не говорим по‐корейски или почему все корейцы постарше пьют только Chivas Regal.

Так что мы с папой почти всегда останавливаемся на фразе: «О’кей, пап».

– О’кей, пап, – говорю я, беру свой телефон и выхожу на улицу.

Снаружи жара еще невыносимее, чем внутри. Из дверей расположенной рядом с Магазином мясной лавки на пустую парковку льется оглушительный поток латиноамериканских народных баллад – корридо. Музыка вроде как должна поднимать настроение и привлекать покупателей в лавку. Но этот прием не работает.

Party Today! [3] Так звучит на английском название магазина, принадлежащего родителям Фрэнка.

Вж-ж-ж, вж-ж-ж. Это Кью.

«Привет, старина! Погнали в Лос-Анджелес. Сегодня ночь музеев, все бесплатно. Куча народу едет». – «Мои глубочайшие сожаления, старина, – отвечаю ему я, – у меня Сборище». – «Мне будет не хватать вашего общества, благородный сэр», – пишет Кью. «А мне вашего, мой добрый друг».

Кью знает, что я имею в виду, когда говорю «Сборище». Это регулярные встречи пяти знакомых семей. Звучит так, будто я говорю про мафиозный клан, но на самом деле речь всего лишь про ужин, который поочередно устраивают у себя дома друзья родителей.

Это событие одновременно и прозаичное, и совершенно исключительное. Прозаичное – потому что это всего лишь ужин, а исключительное – потому что все пять пар познакомились и подружились в Сеульском университете, а потом все вместе переехали в Южную Калифорнию, чтобы начать жизнь заново, и вот уже несколько десятилетий раз в месяц они встречаются за ужином.

Рабочий день подходит к концу. Папа меняет футболки: снимает ту, что подходит владельцу Магазина, и надевает серое поло, на котором будто бы написано: «Я успешен, мое дело процветает!» Она больше подходит для Сборища. Мы выключаем свет и запираем Магазин. Ехать до дома Кимов минут сорок.

На этот раз их очередь принимать Сборище, и они решили показать – их жизнь удалась. Они заказали огромный бразильский мангал, мясо на нем готовят настоящие бразильцы, которые заставляют всех гостей выучить главное слово этого вечера – «чурраскария». Плюс зона для дегустации вин. Плюс семидесятидюймовый телик с новыми шлемами виртуальной реальности, для того чтобы дети помладше могли поиграть в исследователей океанских глубин. Все это просто кричит: «Мы отлично устроились в Америке! А вы?»

А дополняем все эти атрибуты успеха мы, их старшие дети. Все мы родились приблизительно в одно и то же время. Все мы одновременно окончим школу. О нас постоянно говорят, словно мы знаменитости местного уровня: «Его избрали капитаном команды по академическому пятиборью» или «Она будет выступать с речью во время вручения дипломов».

Быть символом успеха утомительно, поэтому мы прячемся в игровой или еще где‐нибудь, пока младшие дети носятся по всему дому, а взрослые напиваются и поют корейскую попсу двадцатилетней давности (мы ни слова не понимаем). Так что нас, старших детей, можно сказать, связывает какая‐то странная дружба:

• мы встречаемся на четыре часа раз в месяц;

• во время этих встреч мы выходим из комнаты только для того, чтобы поесть;

• мы общаемся только во время Сборищ.

Эти Сборища – особый мир. Каждое из них – кусочек Кореи, навсегда застывший в янтаре, той Кореи начала девяностых, которую мои родители и их друзья привезли с собой в Штаты много лет назад. Корейцы в Корее уже живут по‐другому, там изобилие и технический прогресс; американские подростки, живущие по соседству с Кимами, играют под K-pop в танцевальные игры на огромных плазмах, а Сборища будто бы отбрасывают нас в прошлое. Ну и ладно. В конце концов, мы, дети, приходим на эти встречи ради родителей. Стали бы мы общаться друг с другом, если бы Сборищ не было? Вряд ли. Но сидеть вместе и игнорировать друг друга мы не можем – это скучно, поэтому мы болтаем и философствуем до тех пор, пока Сборище не заканчивается. И тогда нас выпускают в мир, который существует вне Сборища, где время идет своим чередом. Я называю нас лимбийцами [4] От слова «лимб» – в Средние века католики-богословы использовали его для обозначения места, где пребывают души, не попавшие ни в ад, ни в рай, ни в чистилище. .

Я с ужасом жду очередной встречи с лимбийцами, с которыми мне предстоит провести несколько часов в небытии между двумя мирами. И каждая встреча напоминает мне, что все они классные. Вот, например, Джон Лим (семь букв) разработал игру, которая неплохо продается в магазине мобильных приложений. Элла Чанг (девять букв [5] Ella Chang. ) зажигает на виолончели. Эндрю Ким (девять букв [6] Andrew Kim. ) написал в соавторстве со своим партнером по YouTube-каналу довольно популярную книгу.