Али Смит - Весна [litres]

Меня не удивляет, что вам нужно мое лицо. Это лицо современности.

Под моим лицом я подразумеваю лицо на этой ксерокопии формата А4 – доказательство, что я существую. Без него меня официально не существует. Пусть даже я присутствую здесь во плоти, без этого клочка бумаги меня нет. Если я потеряю его, где бы я ни был, меня нет нигде. Он слегка потрепался, – немудрено, ведь это просто лист бумаги формата А4, – и поскольку он сложен в том месте, на которое пришлась ксерокопия лица, чернила ксерокса, ушедшие на мое лицо, вытерлись на сгибе.

Но я здесь. Я существую, поскольку этот клочок бумаги с моим лицом на нем доказывает, что я не могу здесь учиться, работать, жить без разрешения или зарабатывать деньги.

То, что у меня нет прав, лишь прибавляет прав вам.

Не за что. Рад помочь.

Вы также заметите, что это лицо похоже на рисунки на объявлениях, где говорится, чтобы вы сообщали обо всем, что кажется вам подозрительным.

Расскажите полиции, если увидите того, кто похож на меня, ведь мое лицо для вашей страны очень актуально.

Не стóит. Не вопрос. Рад быть полезным.

И, подобно лицам на грузовике с объявлением, перед которым позировал белый мужчина в костюме, это лицо большой очереди людей, в смысле, нелюдей, на границе, и это раз и навсегда доказывает, что все люди на объявлении – безликие никто, тогда как у него лицо кого-то. Лишь его лицо важно.

Мое лицо – переломная точка.

Да ради бога. Всегда пожалуйста.

Это лицо, которое вы видите в сериалах и фильмах или мысленно представляете, читая романы о людях, которыми не являетесь, в книгах, которые вы читаете, потому что любите литературу, или просто чтобы убить время; в книгах, рассказывающих истории, которые дают вам почувствовать эмоции, очень сильно вас задевают – более того, вы понимаете что-то важное об истории, политике, времени, в котором живете.

Пустяки. На здоровье. Мое лицо к вашим услугам.

Мое лицо, растоптанное в грязи.

Мое лицо, раздувшееся от морской воды.

Мое лицо означает не ваше лицо.

Сделайте одолжение. Не благодарите.

Бриттани Холл впервые услышала об этой девчонке в сентябре, утром, когда Стел из собеса прошла мимо в служебной раздевалке и сказала, слышь, Брит, эпоха чудес прошла, какая-то школьница попала в центр и – ты не поверишь. Я не верю до сих пор. Она заставила руководство чистить сортиры.

Руководство чё делать? – сказала Брит.

Потом она сказала: Она? В смысле?

В самих детях не было ничего необычного. ИТ-директора часто присылали сюда так называемых совершеннолетних, хотя они явно были детьми лет тринадцати-четырнадцати. Но это был чисто мужской центр.

Все сортиры, – сказала Стел. – Каждый толчок в каждой комнате каждого крыла, даже изоляторы. Я не имею в виду руководство лично: руководство драит сральники – усраться от счастья! Я серьезно – ребенок. Девчонка. Лет двенадцати-тринадцати, сама-то я не видела. И не говорила ни с кем, кто видел своими глазами. Но она проникла. Мало того. Добралась до самого руководства. Заставила вызвать уборочную фирму, чтобы они сделали все как следует , в смысле, между плитками, щели и пятна – вся эта срань, которую задержанные-уборщики больше не могли отчистить, и они пришли с этими огроменными вакуумными, паровыми агрегатами, как на местах для дрочки в машине, и отскребли все толчки, всю плитку и вокруг, а потом протерли все шваброй, боже, теперь там гораздо лучше пахнет, подожди еще, попадешь в крыло, они убрали все крылья, весь блок Ж. Кое-кто из заключенных ее даже видел: школьная форма, бродит сама по крылу Б, а все отступают, и такие, чё за нах.

Не ссы мне в уши, – сказала Брит.

Все ссаки посмывали, – сказала Стел. – Та-дам. Как по волшебству. Даже со стен в комнатах с постоянным наблюдением.

Без говна? – сказала Брит.

Без говна, иди ты на, – сказала Стел.

Да ты поэт, – сказала Брит, – и сама не знаешь.

Знаю-знаю, – сказала Стел. – Просто надысь не было особого повода. Но сегодня! Боже, да сегодня меня просто распирает. От поэзии, в смысле.

Она ушла по коридору, напевая «О, какое прекрасное утро!» [21] «O, What a Beautiful Mornin’» – популярная песня из мюзикла «Оклахома!», написанная в 1943 г. О. Хаммерстайном на музыку Р. Роджерса. , и песня разносилась эхом из одного конца коридора в другой. Она помахала Брит, одновременно помахав в камеру, чтобы охрана пропустила их обеих.

Стел проработала здесь несколько лет – кто-то говорил, три года, вот как долго. Ей было под тридцать. Сама Брит была относительно новенькой. ДЭТА еще отличали. В этом не было ничего хорошего. Поздравляю вас с тем, что вы тут уже четыре месяца – так же, как я, и еще не сдохли, и я не сдохла, мы обе пока еще не сдохли, ОСИЗО мисс Холл, – дразнила ее каждый день одна сирийка. Она делала это любя. Но с любовью было сложно. Приходилось проводить границы. Правильно реагировать. С одной стороны, смех и какая-нибудь шутка в ответ, а с другой – как ты смеешь так со мной разговаривать. Бывало по-всякому.

Портативные видеокамеры. Колючая проволока. ДЭТА.

(Стел, например, никогда не говорила ДЭТА. Стел была черная, и ее проверяли дотошнее, чем нечерный персонал, всякий раз, когда она уходила из центра домой. При том что все знали Стел. Она была само терпение. Иначе никак. Учитывая, чем она каждый день занималась.)

Представьте себе ребенка на крыле.

Вообще-то Брит довольно часто представляла себе ребенка, когда описывали весовые ограничения для личных вещей на одного ДЭТА в месте заключения. 23 кг – вес маленького, трех- или четырехлетнего ребенка, так что, когда прибывали новые ДЭТА, она использовала это вместо склерозки: больше или меньше веса маленького ребенка? Потому что если на вид намного больше, они в любую минуту начнут брыкаться, как только заберут вещи.

Место заключения – не место проживания. Скорее, в том смысле, как умер отец Брит и все говорили о врачебном заключении – короче, это и все, что остается после твоей смерти.

Поэтому контора, где ей платили зарплату, казалась какой-то преисподней. Местом обитания живых мертвецов. Вратами преисподней были новые рядки живой изгороди в ящиках, расставленные спереди между парковкой и зданием, чтобы принарядить или, возможно, как-то смягчить это место для посетителей. Теперь каждый день, приходя на работу, а затем уходя в конце смены домой, она кивала этой ДМЗ между преисподней и остальным миром.

Привет, саженцы. (Пожелайте мне удачи.)

Пока, саженцы. (Прошел еще один день.)

Она заходила внутрь по инерции. Уходила по инерции. Инерция подсказывала, что она могла уйти. Она могла уйти в конце каждого дня (или утром, если работала по ночам).

Но она как бы всегда была здесь, даже если ее здесь не было. Хотя она могла уйти и в конце смены действительно уходила – мимо этих живых изгородей, через дорогу, через парковку, шагала по дороге к аэропорту на вокзал, садилась на поезд и добиралась домой.