Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Разумеется, — ответил Кузьма Иванович и встал. Ему уже было совестно задерживать человека, который лучше и глубже него понимал трагедию текущей действительности. — Мне теперь ясна идея перестройки, но, господи, что же с ней делают на местах! А мы спим… и, ну извините, ради бога, за беспокойство.

В коридоре он написал жалобу в редакцию, отнес ее Борису Павловичу и, пожав ему руку, поехал к сыну в Чертаново…

Вечером, придя с работы, Маша принесла потрясающую весть: арестован крупный начальник, у которого она работала секретарем.

— Он был приятелем Соколова, бывшего директора елисеевского магазина, миллионера, который приговорен к расстрелу, — рассказывала она взахлеб. — Так вот, говорят, что у нашего Семена Терентьевича неожиданно загорелась дача. А вы знаете, как наши пожарники — сначала стены завалили, водой залили, а потом в подвал полезли, не тлеет ли что-нибудь там… А подвал — целое бомбоубежище. Пожарники так и ахнули: чего там только нет! Одних двухкилограммовых банок с красной икрой целых сорок штук! А одна банка восемьдесят рублей стоит! Это подсчитайте — только икры на три тысячи двести рублей. Зачем ему столько? Ну, позвонили пожарники своему начальству, а те прокурору, а потом акт… Вот и попался, обжора проклятый и бабник старый.

— Ты что-то о последнем мне не говорила, — насторожился Игорь.

— Меня-то он не трогал, других хватало. Сами звонили, наперебой, а я соединяла… А после обеда, как нажрется, так в кабинет не войдешь — вонь невообразимая. Я как-то раз с какой-то бумагой захожу, а он как бабахнет… и даже глаза не открыл… сопит… Ну я только форточку побольше распахнула. И ушла. Через пять минут звонок-вызывает: "Мария Ивановна, что-то холодно стало, может, форточку закроете?" Ну, я, естественно, закрыла. А потом, когда бумагу принесла подписывать, как разорался на меня, что ручка у него не пишет. Приказал начальника отдела вызвать, который эту ручку ему из-за границы привез. Как она называется…

— "Паркер", перьевая. В ГУМе по девяносто рублей продавались, — подсказал Игорь.

— Да, точно. Ну и набросился на того начальника отдела. А сам-то эту ручку неделю в руки не брал — чернила в ней высохли. Вот такой работник был. А оклад — шестьсот, не считая премии, за то, чтобы подписи ставить… А после обеда — это как закон, в кресле часа два поспать, да побабахать.

— И за таких мы кровь проливали, чтобы они нами правили! — воскликнул Кузьма Иванович.

— Чему ты удивляешься — пробормотал в ответ сын. — Весь цвет нации выбили, выкорчевали… Первая мировая, гражданская, коллективизация, тридцать седьмой, Отечественная… Ведь все лучшие полегли… История не знает ни одного случая, чтоб после таких трагедий цивилизация не умирала. Конечно, она должна была выродиться в приспособленцев, чтобы хоть как-то выжить. Это все обусловлено. Ладно, хватит об этом, отец, — вымученно улыбнулся Игорь. — Может по марусин поясок?

— Кончились марусины пояски! — зло сказал Кузьма Иванович. — Завязываю! Надо сначала у хамья и подонков нашу власть забрать, а потом о поясках думать! Я тут такое услышал, что дальше некуда! Докатились!

Игорь недоуменно глядел ему в лицо, которое слегка подрагивало от волнения. Он не знал, что и сказать.

— Ну, чего уставился? — взвыл Кузьма Иванович. — Марусин поясок захотел?! А обруча не хочешь?! Надо Россию спасать. От хамья, от ублюдков, от паразитов! На фронте и мои ровесники были, и дети!.. Отечество в опасности!.. — старик весь дрожал, пот крупными каплями катился по его лицу.

— Давайте ужинать, Кузьма Иванович, — засуетилась Маша.

— Нет, не хочу. Поеду проходящим. На ночь. Там уже старуха волнуется, — пробормотал он, тяжело дыша, и стал собираться в дорогу.

Лет пятнадцать назад в провинциальном южном городке на тихой улице у бежевых платанов и пирамидальных тополей стоял красивый двухэтажный дом. Не так давно его снесли. А жили в том доме вдовы и жены офицеров, почти никогда нигде не работавшие. Дом окружал невысокий забор, огораживающий уютный дворик, и две лавочки под раскидистыми абрикосовыми деревьями. На этих лавочках и дневали с утра до позднего вечера обитательницы квартир военнослужащих, часть из которых уже вымерла, а оставшаяся, в большинстве своем отставные интенданты, трудилась в должностях начальников и инспекторов отделов кадров.

Долгими летними вечерами засиживались на лавочках соседки-старухи, наслаждаясь мудрым созерцанием жизни близких. Со стороны они походили на маленький древнегреческий полис: превыше всего домохозяйки ставили самих себя, потом своих детей и родственников; последние ступеньки в этой иерархической лесенке занимали знакомые и квартиранты.

— У Тертиловых вчера до трех ночи свет горел, — сообщала поутру соседкам Мария Ивановна. — И чиво это такое они делали?

— А Валерка-моряк привез своей Светке кримплен в горошек, — перебивала ее Лидия Георгиевна. — Вот бы узнать, кому будет продавать?..

— Да, наверно, Ленке, — отвечала генеральша Ольга Семеновна. — А на что купит? Она-то, дура, до сих пор на алименты не подала. Вот я ей мозги вправлю!..

И так продолжалось дотемна. Меньше всего хозяйки мыли кости мусорщику Леньке, Анютиному квартиранту. Но, по правде сказать, нечего было и пытаться — все равно не отмоешь…

Ленька, мусорщик из спецавтохозяйства, казалось, был весь из мусора: одежда и башмаки его были со свалки, на небритой щетине и бровях висели ошметки помоев, а из большого крючковатого носа всегда что-то выглядывало — когда куриный пух, когда ниточка свеклы или капусты, будто он каждый день втягивал носом борщ. Кроме всего этого, Ленька шепелявил, дурацки ухмылялся, чем вызывал у нормальных обывателей полное отвращение и поэтому не только говорить, но и думать о нем не хотелось. Естественно, что в старушечьем дому-полисе Ленька занимал последнее место.

С рассветом он грязной тенью убегал на работу и возвращался в сумерках еще грязнее и неприметнее. Днем Ленька подъезжал на "хвостатой” мусоровозке к дому, где квартировал, и звонил медным колокольчиком, снятым с заблудшей коровы неподалеку от свалки.

— Мусор, мусор! — вопила детвора, разбегаясь по квартирам.

И тут со всех подъездов спешили со свертками и ведрами к мусоровозке. Весь старушечий полис выстраивался в очередь к хвосту машины, у которой командовал Ленька. Мусорщик по-хозяйски просматривал содержимое высыпанных ведер, разворачивал кули и пакеты. Пищевые отходы он откладывал в ведра, висевшие по бокам кузова, бутылки запихивал в запасное колесо, плашмя закрепленное на раме. Затем включал гидравлический механизм, и плита-лопата поднимала мусор в кузов. Спустя две-три минуты возвращалась вниз, и Ленька выключал гидравлику. Потом мусорщик садился в кабину и уезжал. Так было ежедневно, несколько лет подряд. И вдруг вместо Леньки появился другой, а привычный мусорщик куда-то исчез.