Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— А кто вошел в этот костяк?

— Преимущественно "афганцы", десантники, были и те, кто служил в Анголе. Мы работали по 15 часов в сутки: полигон, морально-психологическая подготовка и прочее. И, представьте себе, выработали те неписаные законы, касающиеся прежде всего отношения к своей работе: ты — ОМОН, ты должен этим гордиться, ты должен составлять совокупность определенных элементов, то есть делать то-то, то-то и то-то, ты не имеешь права делать того, даже если это имеет право делать работник милиции. Тебе позволяет закон применять оружие, но ты должен найти возможность, чтобы его не применять, потому что ты омоновец, ты специально к этому готовился. Всегда можно изыскать такую возможность в любой ситуации. Однажды мы как-то воров брали, и был такой момент: у него патрон в патроннике, он стреляет, мы выворачиваем, сбиваем его с ног, ломаем. Ведь такие действия сразу вдвойне поднимают авторитет омоновца, хотя люди нас поймут, если мы при захвате насильника или убийцы применяем оружие. Но мы стараемся этого не делать — жизнь есть жизнь. И V нас нарабатывается опыт, появляется уверенность в себе. Взять хотя бы ту же резиновую дубинку. Мы старались ее не применять, разве что уж в крайних случаях: не могут 2–3 омоновца бить одного ею, а вот один троих может. Или та же форма — это же лицо ОМОНа, поначалу ее боялись, потом, когда у нас появился авторитет, ее стали уважать. У нас же существует целый ритуал выхода на дежурство, свои традиции, свои правила. А чтобы значок получить — надо прослужить не меньше года. Мы подобрали целую тематику видеофильмов, стараясь что-то перенять, внедрить. И получалось. Помимо уверенности в себе, появлялось сознательное чувство того, что ты действительно стоишь на страже порядка. У нас только совершенно случайно один человек погиб — сам баловался с автоматом. А остальные, в какие точки нас ни бросали, — ни одного раненого. А ведь были очень серьезные операции, чисто войсковые. И есть мечта создать специальное подразделение, в основе которого был бы наш костяк, который я хочу сохранить любой ценой. Понимаете, отрядов можно создать и десять и двадцать, но возможно ли будет собрать всех вместе именно этих людей? Порою, когда мы проводили разбор операций, мы удивлялись: заснять бы все это, и готовое кино. А иногда мы были просто восхищены: у нас было лучше, чем в любом другом кино…

— Скажите, у вас есть, наверное, какая-то система отбора людей, и вы, видимо, фиксировали то, что сделали?

—, Конечно, я старался все сохранить и спрятать в надежном месте. Этот отряд нельзя вычеркнуть и забыть, он уже принадлежит истории. Хотя, знаете, в Прибалтике мы не примыкали и ни к тем и ни к другим. Мы были сами по себе. И тем не менее. Какие бы опасные операции мы ни проводили, например, по захвату вооруженных преступников и тому подобное, — все это умалчивалось, как будто этого и не было. А стоило допустить нам какой-то малейший нюансик, он мгновенно раздувался — кто-то зорко следил за нами и ловко нарабатывал себе политический капитал. Ну, а что касается наших, тестов, я это со временем могу показать. Дело в том, что все в человеке начинается с элементарных вещей. И они видны без тестов. Мы наблюдаем за человеком. Как он себя ведет в совершенно банальных ситуациях. К примеру, человек, входящий в помещение, обязан пропустить человека из него выходящего. Или как он садится в машину. Почти все стараются плюхнуться на переднее сиденье, а сзади дедуля с палочкой втискивается еще с двумя пассажирами… У нас есть определенные математические расчеты, кое-что мы взяли из китайской школы, но не фанатизм, разумеется. Когда мы принимаем человека, мы уже видим, как ему лучше специализироваться: может, он войдет в группу захвата, а может, в другую. У нас есть свои специальные станки, мы их всюду с собою возим и можем заниматься даже в лесу. А потом выход на службу — это как священный ритуал: форма, оснащение… В операциях часто приходится использовать тактику Штирлица, комбинировать, играть. И вообще у нас есть много идей, которые по возможности хотелось бы внедрить. Дело в том, что в нас не надо ничего вкладывать и не надо нас ни с кем сливать. Это будет смерть отряду как единому целому. Нам надо просто помочь устоять. И наоборот, нас надо расширять — к нам надо вливать тех же людей, и мы будем совместно расти. Вот осталось от вильнюсского ОМОНа 40 человек, которые готовы приехать сюда, а мы их не можем принять.

— Почему? Я думал, что все будет нормально. Сам видел у УВД тех двенадцать человек, которые приехали договариваться.

— Генерал не хочет. Я ему и так и эдак, что это готовые профессионалы, а он ни в какую…

Млынник опустил голову. Как тяжело ему было сохранить отряд. Ведь вильнюсский ОМОН не устоял, развалился, и ему даже остатки не дают.

— Расскажите, как вы из Риги уезжали?

— Мне нужно было снять шляпу, а я не смог это сделать. Ведь нам же деньги предлагали, и немалые. Приехал целый полковник, бугай такой, с предложением от Верховного Совета республики. Но с чем это можно было сравнить? Как потом жить и с совестью смиряться?

— А что значит снять шляпу?

— Министр МВД Латвии Вазнис говорил: "Приди с поклоном, и все будете жить, как жили, работать, как работали". Но я не смог поклониться. Такие понятия как Родина, Отечество были, есть и будут, их нельзя предать или продать. У многих ребят было все: личные автомашины, дачи. Хорошо мы там жили. У меня, например, была квартира в доме Совмина республики, 85 квадратных метров. Пришли с женой и гадаем: ну что будем брать? И то красивое, и это. А я говорю: давай ничего не будем брать. Возьмем телевизор, и все. У меня на этом поставлен крест. Возврата не будет. Конечно, кто-то из наших не смог так поступить, остался. А я не смог остаться, хотя было много интересных предложений. Но я не смог, не там мое место, не принесу я пользы. Я же всегда относился к работе с вдохновением, деньги — это не главное, хотя и без них, конечно, тоже нельзя. Ведь мы личности, а не молекулы, замкнутые в себе. Поистине: "Человек, зачем ты рожден был на свет?” — "Для мук”. И никуда нам от этого не деться. Как говорил один из симпатичных мне литературных героев: “Лучше умереть через 25–30 дней в постели, чем через 25 лет в бездействии". Мы верим, что человечество должно возродиться, и за это будем стоять до конца. Мы не можем позволить скатиться России в каменный век. Однако, если нам сейчас не помогут, то мы растворимся на территории полтора миллиона квадратных километров’ и не сможем сделать что-то новое, не сможем возродить то, о чем мечтаем. Наш опыт могут купить, и тогда вопрос пойдет о 20–30 тысячах в месяц на брата. Уже отрабатывается создание таких структур из совместных предприятий и бирж. Но тогда мы сольемся с теми же теневиками и похерим наше святое дело. Мы начнем отмирать как народ, как часть нашего великого народа… Неужели это можно допустить? Неужели Президент это допустит?! Ведь он-то кто? Он же не француз и не поляк! Неужели наши отцы и деды, погибшие за идею, были настолько одурманены и оболванены? Или они были сплошными идиотами? Или фанатиками?.. Почему Президент то и дело окружает себя пресмыкающимися? Взять хотя бы того же А. Яковлева. Как-то он приезжал в Ригу. Я его послушал и понял: каждый пытается по-своему преподнести свою честь и поиметь свою выгоду. Не преданность — нет! Нет ее. У каждого своя игра. И каждый пытается пресмыкнуться так, чтобы ему было удобно и выгодно. Есть профессионалы по созиданию, есть по развалу. И Президент наш тоже спец по этому, и это, видимо, его устраивает. Есть и второй президент. Посмотрим. Ближайшие месяцы что-то должны прояснить. Но я уверен в одном: Россию должны уважать и ее будут уважать. Но, наверное, через кровь. И очень большую… Нельзя себе наживать добро на горе других. Никогда! Ведь все мы от природы и никуда нам от этого не деться. И существует ЧТО-ТО над нами, и такого не может быть, чтобы ЕГО не существовало. Сейчас дикое преимущество темных сил. Почему здравомыслящие люди не понимают этого? Идет процесс не возрождения, а порабощения, превращения моего народа в серое безликое стадо. Даже дети, насмотревшись этих фильмов, играют в страшные игры… Девчонки насилуют мальчишек во имя какого-то превосходства над ними, запросто убивают друг друга. Мы знаем десятки таких случаев. Это ни в коем случае нельзя порождать, а у нас на это подталкивают. А ведь взять нас. Мы не озверели. И в ситуациях побывали, ох, каких жестоких. И опыт у многих такой, что нам, вроде бы, было бы и простительно: Афганистан, Ангола… Но мы всегда жили и старались жить для того, чтобы помочь человеку, напомнить ему о том, что он человек… Народ не должен жить этими 72-мя годами. У него же большая история. Ну почему мы не черпаем лучшее из нее? Почему мы даже не умеем восхищаться ітоиродой? Многие ее вообще не понимают. Вот я даже боюсь своим близким признаться: вожу с собой какой-то цветок, где он только со мной не был, куда не ездил. А мне его так жалко, он для меня как символ какой-то. Я его чувствую, он — меня. У меня неприятность — у него листок желтеет. Вот есть какое-то поверье у людей, и они должны им жить… Жить и стоять. Хотя шансов остается все меньше и меньше. И если ты не сломаешься, не станешь на колени, есть способы и методы тебя изничтожить. В Риге можно было на что-то опереться, а здесь опереться не на что. Нет ни базы, ни понимания. И, возможно, завтра придет приказ и отряда больше нет… Как быть дальше? Я с этими мыслями ложусь и встаю. Мне постоянно задают этот вопрос: "Командир, что будем делать?” Мы не можем смириться. Но и не идти же на штурм? Сегодня он бессмысленен. Умереть? Сжечь себя на площади? Нет. Но смириться со своим положением мы не можем…