Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— И сколько этот кошмар будет продолжаться?

— До тех пор, пока жив Гамсахурдиа.

— Ну, а если он отречется от власти?

— Этого никогда не будет.

— Почему?

— Потому что его жена Манана заявила, что, если он это сделает, она в тот же день убьет детей.

— Так она ненормальная?

— А он нормальный?.. Я очень хорошо его знаю. Одно время ходил к нему в гости, он у меня бывал дома. Но тогда он был не таким. Правда, замкнутый какой-то, женщины от него шарахались. А как стал президентом — совсем свихнулся. По-русски вообще ни с кем не разговаривал, ни одной бумаги на русском не читал. Поначалу я очень удивлялся: смотрит на меня в упор — ни “здравствуй”, ни “до свидания”. Потом дошло: я же чистый “ариец”. А последний раз я со своими людьми попал на охрану его дома. Стою на крыльце, он мимо меня прошел, как мимо дерева. Потом окно открывается, и его сын мне под ноги куриные кости бросает: жри, мол, собака, и знай свое место. У меня даже в глазах потемнело. Так вскипел, что даже затвор на автомате передернул. Пришел к Кванталиани, заместителю министра внутренних дел, сейчас он зампредседателя КГБ и начальник нашей школы, и сказал: забери меня оттуда, иначе я не знаю, что могу сделать; когда я взрываюсь, сам себя боюсь. Хорошо, Кванталиани, умный мужик, сразу все понял и перевел меня на другой объект. Больше я с этим шизофреником не встречался. Хотя когда-то он мыслил своеобразно и умел воздействовать на толпу. Но ближайшее окружение и сильное влияние жены и ее сестры сделали его идиотом…

К утру мы выпили с Дьячковым-Думбадзе целый чайник. Однако холод брал свое. Я продрог до костей. Больше всего хотелось спать — все-таки вторые сутки на ногах.

Мы перебрались в комнату, где дышал на ладан обогреватель. И хоть толку от него было мало, здесь было поживее. Появились люди, уже который день ожидавшие самолета в Западную Грузию. На машинах и автобусах ехать боятся — обстрелы и грабежи. На железной дороге — взрывы. Хмурые, неприветливые, обросшие щетиной люди убирали автоматы со стульев, печальными глазами поглядывали в мою сторону. Узнав, что я из Москвы, сидящий у обогревателя мужчина оживился:

— Как доехал сюда?

— Доехал вот…

— А у меня жена с дочкой полтора месяца в Москве сидит, выехать не может. А если сюда прилетят, как до Кутаиси ехать? Плохо теперь в Грузии. Холодно, кушать нечего.

Пришел мой майор, удивительно светлый человек, словно посланный мне Богом в преддверии раненой Грузии, посадил меня в милицейскую машину с замерзшими окнами. Впереди были руины, горе и слезы тбилисцев да кучки расхристанных парней с двойными рожками на “Калашниковых”.

“В результате военных действий, развернувшихся в центре города, погибли люди, разрушены дома, огонь унес нажитое десятилетиями. 260 семей остались без крыши над головой — это 780 человек.

Нас, погорельцев, условно именуют жителями “прилегающей к Дому правительства территории”. Мы же считаем себя непосредственными участниками вооруженного столкновения, ведь оказались под двойным обстрелом воюющих сторон.

Сколько произошло трагедий… Заживо сгорел отец Гии Абашидзе. Его невозможно было вынести — дом находился под обстрелом. Огонь унес жизнь Бабилины Хахубия, когда она вернулась в дом за своими скромными сбережениями. Отец двоих детей Мираб Ростиашвили ранен в легкие.

Конечно, помощь поступает. Но разве можно укрыть шестерых одним одеялом?

Мы живем в цивилизованном государстве и вправе требовать от него обеспечить нас квартирами, получить компенсацию за нанесенный ущерб: потерянную мебель, машины, все то, что копили многие годы.

Н.Чохонелидзе, ТЛомтадзе,

Р.Читиашвили, М.Кварацхелия,

И.Бочарова, К. Барсегов и другие".

Таких писем немало в редакциях газет, телевидения в мэрии. Вместе с тем власти выражают беспокойство по поводу самовольного вселения 60-ти семей, оставшихся без крова во время декабрьско-январской войны, в новые квартиры. Погорельцы мешают директорам гостиниц. Те, в свою очередь, предлагают переселить всех в коттеджи в Минглиси, Коджори, Цхваричамия. Но там возникнут те же сложности: отсутствие воды, тепла, электричества, транспорта…

В гостинице “Аджария”, куда мне удалось поселиться по командировочному удостоверению, ничуть не лучше. Отопление выключено, мокрую обувь высушить негде, пару раз пришлось умываться снегом. Спать приходилось в пальто — одеяла якобы розданы погорельцам. Поди проверь. Где горе, страдания, там нажива и зло.

В метро толпы людей, все надписи только по-грузински. Хоть бы на английском или немецком указатель какой-нибудь. Наземный транспорт практически не функционирует: для автобусов нет бензина и цена на проезд — 2 рубля, троллейбусов почти не видно — отключена электроэнергия. Самый надежный способ передвижения — на своих двоих. По снегу и лужам. В подземном переходе — обгоревший “Мерседес”. Как он сюда залетел, вообразить трудно.

Центр города… Говорят, тбилисцы, пришедшие на проспект Руставели после окончания войны, плакали. И есть от чего. Несколько лет назад, когда в издательстве “Мерани” выходила моя книжка, я так любил бродить по этому городу. Особенно по проспекту Руставели. Весь залитый разноцветными огнями и улыбками, музыкой и смехом, мне он казался одним из лучших европейских проспектов. В нем было что-то от Испании, Италии и что-то такое, чего не найдешь ни в одном городе мира. Здесь жила душа самой Грузии. А теперь…

Теперь он варварски разрушен. Самими же грузинами. Опьяненные Сатаною дети изуродовали отчий дом. Чернеют руины гостиницы “Тбилиси”, архитектура которой была отмечена серебряной медалью на всемирном конкурсе в Париже. Среди жертв — Дом художника, Картинная галерея, кинотеатр Руставели, Дом связи, первая школа… Изрешеченная пулями красивейшая Кашветская церковь, выбиты стекла и витрины, искорежены элементы архитектурного декора у здания оперы, театрального института, театра Руставели, городской мэрии, Русского Драматического театра, от целого жилого квартала — груды обугленных кирпичей…

Перехожу дорогу у “Грузинформа”. Кварталом выше от проспекта горит Академия художеств. Кучка прохожих грустно смотрит на клубы дыма.

У развалин рычит экскаватор. Оставшиеся без крова люди следят за его ковшом — вдруг попадется уцелевшее добро. Неподалеку — сидящий на чемодане малыш обнимает обгоревшего плюшевого мишку.

— Наш дом оставался нетронутым до последнего дня, — говорит Михаил Цинцадзе. — Зажигательный снаряд поджег его, и он сгорел минут за двадцать. Мы с женой успели выскочить. В чем были, в том и остались. Сколько лет собирали, годами копили, все прахом. Сейчас хожу по улицам и во время стрельбы даже не пригибаюсь. Убьют — ну и хрен с ним. Что это за жизнь, чего она стоит!..