Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

Капли ледяного пота скатились у Петера с затылка и устремились вниз по позвоночнику. «Нет, не… я не влияю на… я не просил…» – забормотал он, но Ричард Тео прервал его: «Все есть политика. Всем нужны союзники».

Пульс гудел в ушах, когда Петер спросил: «Чего тебе от меня надо?» Политик честно ответил: «Когда все станет официально, тебе надо будет только прийти на пресс-конференцию. Поулыбаться в камеры, пожать руки новому спонсору. А за это ты получишь капитал и полный контроль над клубом. Никто не станет вмешиваться в твою работу. У тебя появится шанс создать команду-победительницу. Все, что мне нужно, – это твоя… дружба. Я ведь прошу не слишком многого?»

Он снова улыбнулся, и, прежде чем Петер успел ответить, политик добавил самое главное: «И последнее: новым владельцам, разумеется, насилие не нужно. Поэтому на пресс-конференции ты скажешь, что не имеешь ничего общего с Группировкой. Что ты намерен снести трибуны со стоячими местами».

Петер утратил дар речи. Тео, кажется, на это и рассчитывал. Он заботливо объяснил еще кое-что, затем уехал, а Петер остался стоять на месте. Сколько он так простоял, он и сам не знал.

Когда он наконец сел в машину и поехал во мрак, в голове стучала беспощадная мысль: «Контроль над клубом? Настоящий бюджет?» Петера часто обвиняли в том, что он считает себя «моральным авторитетом»; может быть, люди не так уж ошибались. Хоккейный клуб был для него больше чем спортом, – неподкупной силой, которой никогда не будут управлять деньги или политика.

Сколько идеалов он готов принести в жертву? Каких врагов согласен нажить? Ради власти? Ради победы?

Еще немного – и он ответит на этот вопрос.

Ричард Тео всю ночь ехал до маленького аэродрома, где только что приземлился один его приятель. Тео пожал приятелю руку, тот недовольно заметил:

– Тебе же лучше, если дело стоит моего времени.

Тео смиренно извинился:

– Некоторые вещи не стоит обсуждать по телефону.

– Ну-ну, – кивнул приятель.

И Тео стал объяснять:

– Я даю нашим лондонским друзьям все необходимые политические гарантии касаемо земли и фабрики. Но мне кое-что нужно в ответ. Есть тут объединение гопников, которое все крушит ради местного клуба. Политику в одиночку их не остановить, но новый крупный спонсор… ну, ты понимаешь. Нужно твое влияние.

Приятель кивнул:

– Опять этот хоккейный клуб? Почему ты о нем так хлопочешь?

– Он – символ, – улыбнулся Тео.

– Так что тебе надо? – спросил приятель.

– Новые владельцы должны выставить условие спонсорской поддержки: пусть спортивный директор «Бьорнстад-Хоккея» официально дистанцируется от агрессивно настроенных фанатов и снесет стоячие трибуны.

– Всего-то?

– Согласен. Но важно, чтобы требование исходило непосредственно от владельцев, а не от меня.

Приятель обещал. Они пожали друг другу руки. Приятель поднялся на борт самолета.

Всю дорогу домой Ричард Тео думал, что только человек, чья нога никогда не ступала в Бьорнстад, способен сказать о предмете переговоров: «всего-то». Потому-то Тео и держался всегда на шаг впереди остальных. Подготовительную работу нельзя затягивать.

– Вильям! Вильям! – тихо позвал какой-то парень из команды, откуда – Лео не понял из-за головокружения. Он лежал на спине и ничего не видел: на него сыпались удары.

Вильям успел занести руку в последний раз, но парень из команды схватил его за плечо и повторил:

– Вильям!

Краем глаза Вильям заметил, как кто-то кивает на дорогу, тянувшуюся над пляжем. Там остановился автомобиль, из которого вышли двое мужчин в черных куртках. Спускаться на пляж им не было необходимости. В дела подростков Группировка не вмешивалась: одно дело – игра основной команды, а другое – юниорские игрушки. Но Вильям больше не был юниором, и то, что он сейчас делал, не было хоккеем.

Вильям выпустил Лео. Поколебавшись, поднялся. Мужчины в черных куртках не двигались. Вильям сплюнул кровь, красная слюна потянулась по футболке.

– Насрать… – пробормотал он тихо, чтобы никто не услышал дрожи в голосе.

Он повернулся и пошел прочь. За ним двинулись ребята из команды. Мужчины в черных куртках так и стояли на дороге, пока один из друзей Вильяма не понял намек. Парень залез на дерево и снял флаги «Хед-Хоккея». Мужчины исчезли, не произнеся ни слова, но расстановка сил стала ясна: игра «Хед-Хоккея» на земле Бьорнстада окончена.

Лео сидел на покрывале, не стирая с лица кровь Вильяма. Горло болело отчаянно – вдруг там что-то сломалось? Один из приятелей хлопнул его по плечу, другой дал сигарету. Лео никогда в жизни не курил, но не закурить в такую минуту невозможно. Было ужасно больно и поразительно хорошо.

Он не отступил перед Вильямом Литом, и красные флаги больше не появятся на деревьях. Возможно, прежде Лео этим бы и удовольствовался, но сердце двенадцатилетнего человека уже билось на другой частоте, потому что он кое-что открыл для себя. Адреналин. Насилие. Это любовь. Завтра утром мама Вильяма Лита откроет почтовый ящик, и он окажется битком набит зажигалками.

Люди вроде Вильяма Лита не могут игнорировать подобные провокации. Люди вроде Лео Андерсона на это рассчитывают.

«Все имеет свою цену, мы все сколько-нибудь да платим!» Такие слова Рамона частенько слышала от своего мужа, пока он был жив. Когда кто-нибудь что-нибудь покупал – неважно, была ли то новая машина или подержанный тостер, – он первым делом спрашивал: «Сколько заплатил?» И что бы ему ни ответили, фыркал: «Тебя надули! Я бы сбил цену вполовину». Как же Рамоне это надоело и как бы теперь ей хотелось услышать это снова хоть разочек! Муж любил ее и хоккей, он говаривал, что их обручальным кольцом стал круг вбрасывания в ледовом дворце Бьорнстада, и к чему ему кольцо на пальце? Когда жизнь обходилась с ними круто, он не говорил «все наладится», он говорил – «скоро хоккей». Если кто-нибудь говорил «лето», он поправлял: «Это называется – предсезонный период». Он менял страницы в календарях – так, чтобы год начинался в сентябре, потому что его год начинался в сентябре, когда «Бьорнстад» играл первый матч.

С тех пор как он покинул Рамону, минуло одиннадцать сезонов. И вот некий обзвонщик, сидевший неизвестно где, решил набрать номер, не особо задумываясь, кому, собственно, он звонит:

– Это Хольгер? Как самочувствие, Хольгер? – прокричал он, когда на том конце подняли трубку.

– Хольгер умер одиннадцать лет назад. И перед смертью самочувствие у него было так себе. Малый, тебе чего? – спросила Рамона. Она стояла за барной стойкой, держа в руке стакан со второй порцией завтрака.

Обзвонщик встревоженно защелкал по клавиатуре.