Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

– Это же бар «Шкура»?

– «Шкура», – подтвердила Рамона.

– Ага… извините, но Хольгер значится у нас в документах как совладелец…

– «Шкура» все еще наш бар. Просто теперь вся работа на мне.

– А. А как это… а вы это… Рамона?

– Ну.

Обзвонщик обрел второе дыхание.

– Замечательно! Как самочувствие, Рамона?

– В наши дни, мальчик, существует такая технология, которая позволяет людям вроде меня находить домашние адреса людей вроде тебя.

– Э… простите?

– Ты меня слышал.

После этих слов ненадолго воцарилась тишина. Наконец обзвонщик прочистил горло и по некой, не совсем понятной причине все же собрался с духом и затарахтел:

– Я продаю средства для ухода за кожей по каталожной цене! Каждый месяц клиент получает восемь продуктов с доставкой на дом, но оплачиваются только те, которые клиент выбирает, а остальные доставят бесплатно…

– Восемь? – поинтересовалась Рамона, дважды основательно хлебнув завтрака.

– Да!

– А зачем? Где человеку столько кожи взять, а, мальчик?

На этот вопрос у обзвонщика не нашлось заготовленного ответа, поэтому он зашел с другой стороны:

– Сейчас у нас как раз предложение меся…

В голосе Рамоны слышались одновременно сочувствие и раздражение, словно она собиралась сообщить молодому человеку, что его кота переехала машина, но не без труда, потому что паршивец все время уворачивался из-под колес.

– Мальчик, люди, которым ты звонишь, занимаются тем, что просто выживают. Восемь разных продуктов для ухода за кожей? Да тут мы едва концы с концами сводим.

Голос обзвонщика сел от мятных леденцов и отчаяния.

– Я тоже.

– Мальчик, а ты сегодня завтракал? Утреннее пиво – это главное пиво дня! И для кожи полезно, в нем куча витаминов!

– Я попробую, – пообещал обзвонщик.

– И знаешь что? Если будешь проезжать мимо Бьорнстада – приглашаем тебя позавтракать.

– Бьорнстад? – рассмеялся обзвонщик. – Я и не знал, что где-то бывают такие названия.

Рамона положила трубку. «Все имеет свою цену», – сказал Хольгер перед тем, как покинуть ее. А на похоронах то же самое сказал пастор: «Скорбью мы расплачиваемся за любовь, Рамона. Разбитым сердцем – за целое». Он к тому времени уже немного набрался, конечно, этот чертов пастор. Наверное, так и есть. Все имеет свою цену – и люди, и поселки.

А ведь было время, когда все обзвонщики слышали о Бьорнстаде. «Бьорнстад? Это же у вас та хоккейная команда, да?»

Во дворе перед многоквартирными домами Низины дети играли в хоккей с мячом; воротами служила стена дома, бутылки из-под газировки изображали штанги. Амат смотрел на детей в окно. Он тоже когда-то так играл, со своими лучшими друзьями – Закариасом и Лифой. Тогда это была простая игра. Каждому по клюшке. Теннисный мячик. Две команды.

Но сейчас им шестнадцать – почти мужчины. Жизнь в Низине стала хуже – или они просто повзрослели настолько, что начали видеть реальность. Чтобы понять Низину, надо знать, что ее жители смотрят на весь остальной Бьорнстад так же, как остальной Бьорнстад смотрит на жителей больших городов. Мы для них существуем только в виде плохих новостей в газете.

Лифа когда-то сказал Амату: «Тебя будут обожать, если ты покажешь класс в хоккее. Но только если ты победишь, люди скажут, что ты из Бьорнстада. Если ты проиграешь, они будут говорить, что ты из Низины». Лифа уже много лет не играл в хоккей, он стал другим, более жестким. Он теперь ошивался в компании старшего брата, курьерил на мопеде, и о содержимом его рюкзака Амату знать не хотелось. Встречались они все реже.

Закариас засел дома, играл в компьютерные игры ночи напролет, его родители уехали на лето к родственникам; да и Закариас с тем же успехом мог бы жить в другой стране, потому что поселился в интернете. В начале лета Амат каждый день звонил ему, спрашивал, не хочет ли он выйти на пробежку вместе с ним, но Закариас все пытался заманить его к себе, поиграть на компьютере и пожрать горячих бутербродов, так что Амат бросил звонить, чтобы не поддаться искушению ничего не делать все лето. Ничего ведет в никуда, это он уже выучил.

Теперь Амат тренировался в одиночку. Пристроил гантели в изголовье кровати и выжимал их – подобие примитивного тренажера для жимов лежа. Он отжимался до слез и бегал вдоль дороги до рвоты. Стоя ночами в прачечной, он в бешеном темпе загонял шайбы и мячи между стеклянных бутылок. Его мать, Фатима, тем летом работала в больнице. Каждый второй вечер она задерживалась допоздна, чтобы помочь больной подруге – Амат не знал, кому именно. Он не говорил матери, как тоскует по ней, потому что не хотел, чтобы ее сердце разрывалось от угрызений совести. Люди, подобные Фатиме, заботятся обо всех, кто в них нуждается, а ее сын уже слишком взрослый, чтобы становиться в эту очередь.

Но сегодня вечером Амат на тренировку не пошел. И спать тоже не лег. Другие обитатели Низины его возраста ночами зависали на «горке» – так называли холм на лесной опушке, высившийся над старым гравийным карьером. Амат видел ребят с балкона – они жарили мясо на гриле, курили травку, болтали о всякой ерунде и смеялись. Они… просто были подростками.

Все имеет свою цену. Говорят, чтобы добиться тут чего-то по-настоящему, надо упражняться десять тысяч часов, а сколько часов дополнительно к этим десяти тысячам понадобится Амату, чтобы вырваться отсюда? У него даже нет команды. Он все потерял весной, когда вышел и сказал правду о том, что Кевин сделал с Маей. Ни черта у него не осталось. Даже Маиному папаше на него насрать.

Амат натянул свитер, вышел из дома и свернул к горке. Большинство из тех, кто собрался у грилей, знали его с детства, но теперь смотрели на него так, словно он зверь, который долго сидел в зоопарке, а потом перемахнул через ограду и сбежал. Амат смутился и стоял, уставившись в землю, пока кто-то не рассмеялся и не протянул ему сигарету, о содержимом которой он не стал спрашивать.

– Привет, суперстар, здесь вечеринка! – улыбнулась хозяйка вечера.

Вся такая сладкая. И дым тоже был сладким. Амат закрыл глаза, куда-то поплыл; девушка взяла его за руку, и он подумал – может, остаться? Ну его все к черту: хоккей, клуб, нормативы, отжимания. Хоть одну ночь побыть как все. Обкуриться до забытья, раствориться в ночном воздухе.

В руке у него появилась банка пива – он не понял откуда. И когда другая рука, протянувшись из ниоткуда, ударила его по запястью с такой силой, что он уронил и банку, и сигарету, Амат завопил: «ФАК?!» – инстинктивно обернулся и пихнул придурка в грудь.

Лифа, дружок его детства, вымахал в могучего парня. Грудная клетка у него не подалась ни на миллиметр. Он схватил Амата за свитер и швырнул его с холма вниз.