Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

– Чем меньше ты знаешь, Вильям, тем лучше. Ты слишком важен для команды, не мешайся в это дело. Ты нужен нам на льду!

– Что вы задумали? – растерянно спросил Вильям.

Парни с татуировкой-быком не ответили, но один из товарищей Вильяма по команде не смог скрыть своего восторга.

– Посмотрим, хорошо ли горит шкура! – прокричал он.

Машины уехали. Вильям остался. Один.

На допросе в полиции хедцы приведут кучу оправданий. Один скажет, что они не собирались поджигать все здание, что они думали подпалить только дверь и потушить, если огонь слишком разгорится. Другой – что они хотели только «проучить», третий – что они «просто пошутили». Никто из них не знал, что на втором этаже «Шкуры» находится жилая квартира, где в ту ночь спала Рамона.

Магган Лит приехала забрать сына из ледового дворца Хеда, как забирала его после каждой тренировки. Она привезла бутерброды и протеиновые смузи, положила его снаряжение в багажник и по дороге домой крутила его любимую музыку. Но Вильям как воды в рот набрал.

– Что с тобой? – спросила мама.

– Ничего… ничего. Просто… из-за матча стремаюсь, – пробормотал Вильям.

Он притворился, что это в самом деле так, Магган притворилась, что поверила. Они не хотели причинить боль друг другу. Потом они ужинали, слушали, как отец рассказывает о прошедшем дне на работе, посмеялись, когда сестра Вильяма рассказала о своем школьном дне: она открутила крышки солонок на учительском столе в столовой. Учителя стали солить еду, а крышки-то и упали! Подучил ее Вильям. Магган собралась отругать ее как следует, но девочка заливалась таким радостным смехом, что у Магган не хватило на это духу.

В тот вечер Вильям внимательнее наблюдал за родителями, пока те сидели за столом, ели и болтали. Он отлично знал, что бьорнстадцы думают о его семье: отец «такой скупердяй, что, когда срет, – говна жалеет», а мать – «хоккейная я-же-мать». Может быть, так оно и было, но Вильям знал и другую правду о своих родителях. Им ничего в жизни не давалось даром, все приходилось брать с боем, они хотели дать своим детям то, чего не имели сами: возможность распоряжаться собственной судьбой, не сражаясь каждый день за выживание. Иногда они заходили слишком далеко, но Вильям прощал их. Этот мир создан не для милых и кротких. Милых и кротких выжмут и выбросят, в этом Вильям мог убедиться, глядя на тот же Бьорнстад.

После ужина он смотрел с сестрой мультфильм. Когда сестра родилась, врачи сказали, что с ней что-то неладно. На самом деле нет, просто сестра была особенная. Характеризуя ее, другие люди обходились названием синдрома – но не Вильям. Для него она была такая, какая есть. Самая добрая девочка в мире. Когда сестра наконец уснула, Вильям отправился в подвал, где занялся силовой тренировкой. Но из головы не шли слова: «Посмотрим, хорошо ли горит шкура!!!» Никак не шли. Поэтому Вильям надел красный тренировочный костюм и крикнул маме, что пойдет побегает. Магган Лит надеялась, что он просто нервничает.

Когда дверь за ним закрылась, она отправилась на кухню. Она всегда тревожилась за детей; каждый раз, когда Вильяма не было дома, она пыталась отвлечься, готовя еду. «Говорите о Магган Лит что хотите, но готовит она вкусно!» – отзывались о ней в городе, и она не обижалась, что комплимент начинался с «говорите о ней что хотите». Магган Лит сама знала, кто она. Как она бьется за все, что у нее есть. Будет салат из пасты и еще картофельный салат. «Никто не умеет приготовить столько салатов, которые на самом деле не салаты. Ты любой овощ можешь сделать бесполезным!» – усмехался Вильям.

Магган не ложилась спать, пока сын не придет. И тревожилась, тревожилась.

Пробежавшись по Бьорнстаду, Вильям вдруг сообразил, что на нем красный спортивный костюм с быком на груди. Он даже осознал, какой идиотской провокацией это выглядит именно сейчас. Вильям повернулся, чтобы сбегать домой и переодеться, как вдруг уловил запах и остановился. У него защипало в носу.

Что-то горело.

Рамону разбудил не дым – она проснулась оттого, что кто-то дергал ее и пытался куда-то тащить. На сон грядущий она приняла небольшой бутербродик, поэтому отреагировала так, как реагировала всегда, когда ее после этого будили: стала махать руками, выкрикивать обсценную лексику и искать какой-нибудь предмет потяжелее.

Но когда она разглядела, как языки пламени лижут стены, и услышала вопли на улице, то распахнула глаза – и прямо над собой увидела Элизабет Цаккель.

У тренера, возможно, было неважно с чувствами, но способность нервничать она сохранила. В тот вечер ей не спалось, она много думала о предстоящей игре с «Хедом» и решила выйти на пробежку. Заметила мужчин, бегущих к «Шкуре», увидела, как быстро разгорается огонь; наверное, не один человек уже успел вызвать пожарных. На улице стояли толпы. Нормальные люди не бегут в горящий дом. Но Цаккель не была нормальным человеком.

Теперь она опустилась на снег, кашляя и задыхаясь, а Рамона сидела рядом в одной ночной рубахе и бормотала:

– И это все за тарелку картошки, девочка моя? А если бы я дала тебе мяса, ты бы, наверное, горы ради меня свернула?

Цаккель закашлялась и рассмеялась:

– Должна признаться, я начала ценить пиво. В смысле витаминов.

Люди мчались по улице, быстрее всех – Теему. Он кинулся в снег и крепко обнял Рамону.

– Ну-ну-ну, мальчик, успокойся. Все живы. Просто немножко загорелось… – прошептала Рамона, но Теему чувствовал, как ее трясет.

– Фотографии Хольгера… – охнул он и вскочил.

Рамоне пришлось вцепиться в него. Этот мальчишка так ее любил, что ей пришлось ДЕРЖАТЬ его, чтобы он не кинулся в огонь за фотографиями ее покойного мужа.

Но ей не хватило сил удержать Теему от того, что произошло потом. Да и никому бы не хватило.

От пожара проснулся весь Бьорнстад, крик набирал силу быстрее, чем вой пожарных сирен. Звонили телефоны, хлопали двери.

Беньи с сестрами неслись по улице. Сестры бежали к «Шкуре», люди уже начали выстраиваться в цепи, чтобы передавать воду, везде стояли машины с канистрами и шлангами в багажнике.

Беньи остановился; он понял, что пожар – не случайность. Поэтому он стал искать злоумышленника; перед глазами мелькнул красный спортивный костюм. Вильям Лит стоял позади всех, ближе к лесу, совсем один; потрясенный, он прижимал руки ко рту.

Беньи бросился к нему. Какое-то мгновение Вильям ждал, что тот налетит на него, но Беньи резко остановился, словно что-то понял. По дороге бежали люди, вдали, в лесу, завывали сирены. Беньи повернулся к Вильяму и прохрипел:

– Ты и я. Прямо сейчас. По-настоящему. Без друзей, без оружия. Только ты и я.

Наверное, Вильям мог бы возмутиться, попытаться утихомирить Беньи, объяснить, что пожар – не его рук дело. Но Беньи был слишком взбешен, чтобы ему поверить, а Вильям, наверное, все еще слишком ненавидел его, чтобы отступить. И он прошептал только одно: