Фредрик Бакман - Мы против вас [litres]

Мужчинам нечего было ей сказать. Они провалились в ту же тьму, что и она. Мать Видара лежала на полу и отчаянно кричала:

– Мой беби! Где мой беби? Где мой беби мой беби мой беби?

Паршивцы.

Сколько раз какая-нибудь мама подумает так, пока ребенок растет? «Паршивец». Сколько раз поругается с ним? Сколько можно напоминать, чтобы мальчишка сделал самое простое, самое незначительное? Например, завязал шнурки? Говоришь ему: «Завяжи шнурки». Но он разве слушает? Нет, конечно. Говоришь ему: «Завяжи шнурки, пока не упал!», «Упадешь, расшибешься». Будет больно. Паршивец.

В ту ночь Лео не завязал шнурки как следует. Завязал бы – пробежал бы через лес на несколько секунд быстрее. И оказался бы на дороге одновременно с машинами. Всего несколько секунд. Всего лишь один шнурок и плохо завязанный узел.

В ту ночь Мира уснула в кровати Лео, и он не требовал, чтобы она ушла, – неслыханная щедрость, если ты уже подросток. Оба проснулась оттого, что Мая прокралась к ним, примостилась рядом. Мира так крепко обняла своих детей, что они едва могли дышать.

Паршивцы.

Засранцы засранцы засранцы.

В детстве Видар не любил бояться. Другие дети, если им снились страшные сны, просили оставить на ночь свет, но не таков был Видар. Когда они с Теему жили в одной комнате и спали на двухэтажной кровати, Видар настоял, чтобы спать снизу. Лишь через несколько месяцев Теему понял почему. Проснувшись как-то ночью, он услышал, что Видар плачет; Теему слез к брату и заставил рассказать, в чем дело. Ему удалось вытрясти из мальчика лет пяти-шести, не больше, что Видар верит в существование ужасных чудищ, которые по ночам приходят в дом. «Так зачем же ты спишь на нижней кровати?» – выдохнул Теему. «Чтобы чудища сначала напали на меня, а ты бы убежал!» – прорыдал Видар.

Он не умел тормозить. Так и не научился.

Как необъяснимо долга дорога назад, к обычной жизни, когда смерть сбивает с ног нас – тех, кто остался. Горе – дикий зверь, он утаскивает нас глубоко во тьму, и мы не верим, что когда-нибудь сможем вернуться домой. Что когда-нибудь сможем смеяться. Он рвет нас на куски, и никто не знает, пройдет ли когда-нибудь эта боль или ты просто к ней привыкнешь.

Ана всю ночью просидела в больнице на полу под дверью палаты Видара. Теему и его мать сидели по обе стороны от нее. Они держали Ану за руки – или это она держала за руки их? Три человека любили Видара так, что не задумываясь поменялись бы с ним местами, если бы могли. Неплохо для одного человека. Когда-нибудь они, может быть, смогут подумать об этом, не распадаясь на куски.

Той ночью погиб один юноша. И один старик. Мама, брат и подруга сидели в больнице; немолодая женщина вернулась в дом, который отныне всегда будет пустым. Двое жителей Хеда сядут в тюрьму по обвинению в поджоге, один из них так никогда и не оправится до конца после автомобильной аварии в лесу, иным из нас такое наказание покажется слишком мягким.

Некоторые из нас будут говорить, что это несчастный случай. Другие скажут, что это убийство. Кто-то будет твердить, что виноваты только те мужчины, другие – что виновных больше. Что вина лежит на многих. На всех нас.

Заставить людей ненавидеть друг друга очень легко. Вот почему так трудно постичь любовь. Ненависть – это просто, по идее, она всегда должна побеждать. Силы-то неравны.

Паук, Плотник и мужчины в черных куртках провели в больнице почти целые сутки. Их окружали женщины и мужчины, бабки и деды, старики и молодежь в белых рубашках и зеленых футболках. Люди оставались в больнице еще долго после того, как хмурые врачи пожали всем руки и выразили соболезнования. Никто не расходился, словно Видар не мог до конца умереть, пока они здесь, в больнице.

Ни в одном из двух городов не знали, что говорить. Но иногда проще сделать, чем сказать. Когда машины тронулись от больницы в Хеде, Теему с матерью ехали последними, они не сразу поняли, почему вся кавалькада движется так медленно. А потом увидели деревья на краю лесной дороги.

Кто-то счистил снег с замерзших веток и привязал к ним полоски ткани. Невеликое дело – просто тряпки, которые треплет ветер. Но каждая первая лента была красная, а каждая вторая – зеленая. Чтобы люди в машинах знали: скорбит не только Бьорнстад.

Когда Теему с матерью вернулись домой, кто-то ждал их, сидя на крыльце.

– Мира? Здесь сидит Мира Андерсон? – удивилась мама Теему.

Теему вышел из машины; он ничего не сказал, Мира тоже. Молча она последовала за ними в дом, прошла прямо на кухню и принялась убираться и готовить. Теему проводил мать в спальню и сидел рядом с ней, пока таблетки не погрузили ее в сон.

Потом он вернулся на кухню. Мира молча протянула ему посудную щетку. Он мыл посуду, она вытирала.

Жизнь – до чертиков странная штука. Мы все свое время тратим на то, чтобы контролировать в ней как можно больше, а нас самих при этом формируют вещи, над которыми мы не властны. Мы никогда не забудем тот год – ни его лучшие дни, ни худшие. Он изменит нас навсегда.

Кое-кто из нас переедет в другие места, но большинство останутся в Бьорнстаде. Жить здесь непросто, но человек, взрослея, понимает: просто не бывает нигде. Бог знает, сколько ошибок совершили Бьорнстад и Хед, сколько потерь понесли, но эти города – наши. Наш уголок земли.

Ана и Мая упражнялись в сарае при собачьем питомнике. Час за часом. Ничто не исправить, нормально уже никогда не будет, но обе они все же найдут, ради чего каждое утро вставать с кровати. Когда Ана сломалась и могла только кричать и плакать, Мая крепко обнимала лучшую подругу и шептала ей: «Выжить, Ана. Выжить. Мы те, кто выживет».

Как-то утром, когда солнце с трудом вытаскивало себя на небо, в дверь автомастерской постучали. Стояла зима, кончалось детство. Бубу открыл; на пороге оказались Беньи, Амат и Закариас. Все четверо, взяв шайбу и клюшки, отправились к озеру и сыграли вместе в последний раз. Они играли так, словно это всего лишь игра и нет на свете ничего важнее.

Через десять лет Амат станет профессионалом и будет играть на огромных аренах. Закариас станет профессионалом за компьютером. Бубу станет отцом.

Когда они доиграли, вокруг снова было темно. Беньи коротко помахал и прокричал «пока!». Словно они увидятся завтра.

В тот сезон «Хед-Хоккей» во второй раз встречался с «Бьорнстад-Хоккеем». Матч значил все и не значил ничего.

На кухне дома на Холме стояла Магган Лит; она готовила салат из пасты и картофельный салат. Салаты она разложила по большим мискам, миски как следует затянула пищевой пленкой. Магган не знала, хороший она человек или плохой, она знала, что большинство по умолчанию считает себя хорошими людьми – в отличие от нее. Она видела себя в первую очередь бойцом. Магган сражалась за свою семью, за своих детей, за свой город. Даже когда город о ней не ведал. Иногда хорошие люди делают плохие вещи из хороших побуждений, а иногда, видимо, бывает и наоборот.