Евгений Бузни - Александра

Систему придумали такую: партийные организации выдвигают множество кандидатур, затем этот список попадает в райком партии, там его отсеивают, затем в горком партии, там отсеивают ещё раз, наконец, в обком или ЦК компартии республики. В узком кругу оставляли лишь тех, кто, в представлении аппарата, не подведёт на конференции, будет выступать и голосовать так, как надо. Эта система действовала идеально, и фамилия «Ельцин» пропадала ещё на подступах к главным верхам.

Всё правильно: система была чёткая. Секретарь Свердловского обкома партии, а затем секретарь ЦК партии Ельцин знал эту систему и умело пользовался ею, когда ему была полезна.

Как я уже говорил, активно проявили себя москвичи, выдвинув меня на многих предприятиях, но где-то, ещё не доходя до горкома, а в других случаях и в самом горкоме, моя кандидатура исчезала. Многие партийные организации Свердловска выдвинули меня — «Уралмаш», электромеханический завод, «Уралхиммаш», Верх-Исетский завод, «Пневмостроймашина» и другие крупные предприятия. И Свердловский горком под этим мощным нажимом принял решение рекомендовать меня. Но это ещё не всё, следующий этап — пленум обкома партии. Там разгорелись настоящие страсти по этому поводу.

Когда рабочие пригрозили забастовкой, а пленум всё не мог принять решение, и, чувствуя, что напряжение всё больше и больше нарастает, ситуация может выйти из-под контроля, в ЦК решили отступить. И практически уже на последнем региональном пленуме, проходящем в стране, он состоялся в Карелии, меня избрали на конференцию. Мои «доброжелатели» не могли позволить, чтобы я прошёл делегатом от таких крупных организаций, какими являлись Москва и Свердловск. Поэтому чуть ли не в последний день я оказался в Петрозаводске.

Но кто же дал в последнюю минуту кандидатуру Ельцина в Петрозаводск? Наверное, ЦК. Так о какой же демократии говорит Ельцин? Или только то, что ему выгодно, называется демократией? Запомним это, читатель, на будущее.

На пленуме меня встретили хорошо, тепло, побывал я в нескольких организациях. Интересный край, интересные люди, хотя как и всюду, много проблем — экономических, социальных… В общем, так я оказался среди тринадцати делегатов XIX партконференции от Карельской областной партийной организации.

В этот момент произошло ещё несколько острых ситуаций. Я рассказывал уже, что во время политической изоляции имя моё в советской прессе было под запретом, такого человека, как Ельцин, вообще не существовало. А западные журналисты постоянно просили у меня интервью, одно из них я дал трём американским телекомпаниям, в том числе и Си-би-эс. Мне сложно понять, зачем понадобилось американцам, выпуская программу в эфир, перемонтировать один из моих ответов, но, тем не менее, они это сделали, и разразился большой скандал. На одной из пресс-конференций Горбачёв сказал, что мы с ним, то есть со мной, разберёмся, и если он забыл, что такое партийная дисциплина и то, что он пока ещё является членом ЦК, мы ему напомним, в общем что-то в этом духе».

Ох, и лукавый же человек, этот Ельцин. Да скандал с любой компанией был ему нужен, как воздух готовящемуся к прыжку. Только на скандалах и приобреталась популярность. Разве не так? Кто бы знал Ельцина, кто бы за него голосовал, если бы не его скандалы? Прошу прощения.

«Кроме этого произошёл ещё один неприятный для меня эпизод. Перед самой партконференцией совершенно неожиданно для меня позвонил обозреватель «Огонька» Александр Радов и предложил сделать для журнала большую беседу. Хотя мне было и приятно, что один из самых популярных журналов в стране, я его обычно читаю полностью, решил рискнуть и попытаться напечатать интервью со мной, всё же я сказал — нет.

«Мы будем долго разговаривать с вами, — сказал я журналисту, — вы подготовите беседу, дальше опять будем серьёзно работать уже с текстом, а потом всё это запретят печатать». Радов настаивал, говоря, что «Огонек» сильный журнал, мы ничего никому показывать не будем, главный редактор В. Коротич острые материалы берёт на себя, в общем, уломал он меня, я согласился. И действительно, мы много работали над этим интервью, для меня это было первым выступлением в советской прессе после октябрьского Пленума, поэтому я очень серьёзно отнёсся к этой публикации. Ну и, естественно, когда всё уже было готово, ко мне приехал обескураженный Радов и сообщил, что публикацию из «Огонька» сняли. Коротич решил показать интервью в ЦК, и там потребовали, чтобы материал не появился на страницах журнала.

Я не сильно удивился, поскольку внутренне был к этому готов, хотя, конечно же, расстроился. Психологически чрезвычайно тяжело ощущать себя немым в собственной стране и не иметь возможности что-то объяснить или сказать людям. Но в этой ситуации больше всего меня поразило, когда В. Коротич вдруг стал объяснять в своих интервью, что беседу со мной он не опубликовал потому, что она якобы была не очень хорошая, и будто бы я отвечал не на те вопросы, какие журнал интересовали, в частности, мало рассказал о своей новой работе, и вообще с этой беседой надо ещё долго работать… Короче, главный редактор решил взять всю ответственность на себя и прикрыть собой руководство ЦК. Зачем? Неужели он сам не понимал, что безнравственно не давать слово человеку, который думает иначе, чем пусть даже Генеральный секретарь?

Кому как не ему, журналисту, защищать общечеловеческие принципы свободы слова? Но нет, он начал выкручиваться, что-то выдумывать, вместо того, чтобы сказать то, что было на самом деле… Ну, если уж боялся, на худой конец, мог просто бы промолчать. Это было бы честнее.

Но всё же, дорогой читатель, «правда Ельцина» восторжествовала — он попал на конференцию, хотя, честно говоря, при настоящем желании не пустить его туда, властям достаточно было, как говориться, раз плюнуть. Но это уже другой вопрос. Теперь Ельцину, кровь из носа, надо было выступить. И пусть опять он расскажет о своей системе. Нам с вами остаётся только учиться на таких примерах, какую демократию строить самим, какую не повторять в будущем. И так, слово Ельцину. Понятно, что воспоминания в литературном плане писал не он, однако он их подписывал. Что же именно?

День, два, три, четыре, идёт уже последний день конференции. Я всё думал, как же быть — как же выступить? Список большой, из этого списка, конечно, всегда найдётся тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать его мне. Посылаю одну записку — без ответа, посылаю вторую записку — то же самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что после обеда конференция перейдёт к принятию резолюций и решений. Когда я услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обратился к нашей карельской делегации. Говорю: «Товарищи, у меня выход один — надо штурмом брать трибуну». Согласились. И я пошёл по длинной лестнице вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и попросил ребят-чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне в основном, надо сказать, неплохо, — они распахнули обе створки дверей, я вытащил свой красный мандат, поднял его над головой и твёрдым шагом пошёл по этому длинному проходу, прямо к президиуму.