Евгений Бузни - Настенька

Это его портретами, круглощёкого лысого толстячка-добрячка, заменили портреты Сталина, скульптуры его личности заполонили сувенирные прилавки магазинов и лотков, его сияющая улыбка появлялась с экранов кинотеатров и телевизоров, источая лучи света, как от солнца, дарящего людям радость, его многословные речи, написанные учёными референтами, вытеснили миллионными тиражами многотомные работы, написанные Сталиным собственноручно в течение многих лет.

Выступив против репрессий сталинского времени, Хрущёв не прекратил многочисленные аресты, осуществлявшиеся по политическим соображениям в предыдущие годы. И во времена Хрущёва сажали, истязали в тюрьмах и даже убивали невиновных. Но была ли в этом его личная вина, если как и прежде, беззакония совершали карьеристые чиновники, старавшиеся вылезти из собственной кожи, но найти преступника, а не находя настоящего, представляли подходящего невиновного, кому можно было приписать вину?

Был ли Хрущёв лично виновен в том, например, что двадцать седьмого февраля печально знаменитого тридцать седьмого года на заседании комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по делу Бухарина и Рыкова, проходившего под председательством Микояна, он, Хрущёв, будучи членом этой комиссии, голосовал за исключение Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в Центральный комитет партии и из членов партии с преданием суду, хоть и с оговоркой «без применения расстрела», но суду, признавая тем самым их виновность в выступлении против народа? Виновен ли был сам Хрущёв в привлечении к суду и последующих расстрелах десятков других политических деятелей, происходивших при его участии, с его подписью? Винить ли его, если он был в то время искренне убеждён в полной правоте своих и соратников деяний? Но виноват ли тогда в подобном же Сталин? Словом, Хрущёв с трибуны съезда выступил против тех действий, от которых сам не отказывался. К чему же это привело?

Прежде всего, разоблачения, среди которых оказывалось много случайных или заведомо ошибочных, ударили по вере масс народа в своего вождя, в строй, которым он руководил, в возможность существования справедливости, честности, правды. От неожиданности удара покачнулась и вера в партию коммунистов и коммунистические идеалы. Заколебалась эта вера, но устояла, поскольку сила первого удара была направлена пока на одного человека, хоть и великого, но одного — Сталина.

От этого удара многие люди и прежде всего молодые усомнились в честности и порядочности, справедливости и гуманности того, кому хотели подражать, у кого учились жить, с кем мысленно советовались, заставляя себя преодолевать свои собственные слабости и недостатки. Они усомнились в одном человеке, но оставались ещё Ленин, Дзержинский, Киров и сотни их товарищей по совместной борьбе. Их продолжали воспевать, им посвящались книги, песни, кинофильмы. Им ещё можно было верить, на них походить.

Однако, поколебав одну веру в прошлое, Хрущёв не сумел завоевать и сотой доли подобной веры народа в себя, а вскоре своими потрясаниями башмаком с трибуны и размахиваниями кулаками перед своим и зарубежными народами в купе с несбыточными обещаниями скорого рая коммунизма на кукурузной основе он опрокинул и ту толику доверия, что была ему дадена людьми лишь по привычке доверять руководству.

Отторгнутый от кормила власти своей же собственной правой рукой в руководстве Брежневым, он был тут же им оплёван и ощутил теперь на себе горечь горькую этих плевков, чего не мог воспринять, ушедший в небытие великим, Сталин, чего и представить себе невозможно было при его жизни.

Настенька переживала неясное отношение к вождю, которого никогда не видела, и который покинул жизнь гораздо раньше, чем она в неё пришла. Она горячо спорила с друзьями, особенно с современной комсомолкой Викой, пытаясь убедить их да и себя саму в том, что каким бы Сталин ни был на самом деле, как бы он ни отличался от созданного народом образа, но раз в него верили, раз с его именем шли на смерть во время войны и раз при нём страна сумела не только победить в войнах, но и стать могучим государством, пусть даже с железным занавесом, а может именно поэтому, то никто не имел права разрушать веру миллионов в него, тем более после смерти. Надо уметь встречать противника открыто, в упор, в лицо и побеждать в споре, когда он может признать свои ошибки или отвергнуть их. А кричать о недостатках, ругать за них и плевать во след умершему — это Настенька считала подлостью трусов.

Она защищала Сталина, хотя понимала, что, в сущности, не знает его, но вступалась не за человека, как такового, а за символ. Сталин, по её мнению, был для народа символом всего справедливого, символом будущего счастья человечества, ради которого стоило сегодня жертвовать силами, здоровьем и даже жизнью. Не будь этой веры, этого символа, кто бы перенапрягался без палки за спиной, кто бы шёл на амбразуру без пистолета сзади?

Дело, конечно, не в самой личности, а в том, кого она представляла, кого олицетворяла. В Сталине видели защитника бедноты.

«Что же удивляться тому, — думала Настенька, — что через столько лет после смерти вождя, не смотря на миллионы плохих слов, сказанных в его адрес с того времени, на передних стёклах грузовых автомашин, автобусов и троллейбусов можно сегодня увидеть портрет человека с широкими усами и очень проницательными умными глазами? Портреты Хрущёва и Брежнева никто не клеит на стёкла почему-то».

Собственно по этим портретам на стёклах государственного транспорта, которым управляют рабочие, а не частного, которым владеет в основном интеллигенция, Настенька и знала лицо Сталина. И почему-то верила ему, а не Хрущёву, обвинившему своего предшественника во всех грехах, не Брежневу, сделавшему то же самое с Хрущёвым, не Горбачёву, при котором начали в печати обливать грязью всех, кто был до него, не Горбачёву, который утверждает, что только он знает, куда держать путь.

Сталин оказался единственным из руководителей страны Советов, кто не говорил плохо о своём ушедшем из жизни соратнике, а построил ему Мавзолей, чтобы помнили. Он продолжал его дело, не хуля за ошибки, если и видел их, а исправляя, как считал нужным. Такой подход Настеньке казался правильным. Не зря же говорят в народе, что нельзя говорить плохо об умершем. И пословица есть «Не плюй в колодец — пригодиться воды напиться». Из какого колодца теперь черпать воду Веры? Неоткуда.

Наверное таким же был бы и Андропов, если бы не его скоропостижный уход из жизни, а стало быть и их политики. Он тоже начинал (уж это Настенька помнила сама) без шума и крика, ни в кого не плюя, молча засучив рукава Генсека, спокойно давая свои указания, которые быстро и чётко выполнялись. Но, увы, успел очень не много на этом посту. Сделать большее кто-то не дал, не позволил.