Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

С того времени, когда я был свидетелем Ее скандального свидания с ним, днем и ночью во мне кипела злоба, ярость и жажда мести, каких нельзя себе и представить. Раньше я не поверил бы, что страсть может так подчинить себе человека, лишить всякого самообладания, разума и естественности; так, прежде всего, она лишила меня всяческого страха, которому я иногда был несколько подвластен, хотя в сущности у меня сердце льва. Только так могло случиться, что я решил спровадить Хельгу со света, причем именно в тот день, о котором она сказала, что он будет прекраснейшим в ее жизни; подожди, сучка, я тебе его приукрашу! И я до подробностей разработал изощренный план. Целых четыре дня я не сомневался в том, что сделаю свое дело.

Ее я избегал. Все же несколько раз она находила меня сама и начинала со мной приветливо говорить. Но таким голосом, как будто ее кто-то душил, и с таким выражением лица, словно глотала пауков. Каждый раз она внезапно прерывала речь и, побледнев, уходила. Однажды я услышал, как сразу после ухода она зашипела: «Нет, не могу! все что угодно, только не это…»

19 августа она с самого утра была очень взволнована, но только от радостного восторженного ожидания. Я решил приступить к делу, как только увижу, что она готовится к отъезду. Но до полудня ничего такого не произошло. А я только теперь начинал чувствовать страх и колебаться. Эти чувства быстро нарастали. Я думаю, что до дела вообще бы не дошло, если бы судьба по странному стечению обстоятельств не захотела этого…

В 2 часа пополудни я поглядел сквозь замочную скважину в ее комнату, пряча под пиджаком тяжелый молоток. Тихо напевая, она укладывала в маленький чемоданчик разные вещи. «Надо теперь действовать, не медлить!» — сказал я сам себе и в эту минуту почувствовал, что не способен; дикая ярость последних дней покинула меня полностью. Все-таки механически продолжаю смотреть. Она укладывала главным образом всякие мелочи: не только фотографии, книги, рукописи, но и, кто бы мог поверить, скажем, несколько обыкновенных камешков, обычную пустую катушку, старый черенок ножа без лезвий… Но вот, роясь в одном ящике, она вытащила весьма драгоценный, радужно сверкающий всевозможными каменьями браслет, который я когда-то собственноручно подарил ей на день рождения. Она затряслась, точно дотронулась до паршивой жабы, и изо всей силы швырнула драгоценность в угол, так что та разломилась. А потом тщательно умыла руки.

Опять проснулась безграничная ярость последних дней, которая почти швырнула меня в комнату.

Хотя мой приход сопровождался большим шумом, она даже не оглянулась и продолжала, блаженно улыбаясь, разглядывать свои катушки и камешки.

— Что ты делаешь? — несколько помедлив, спросил я, стоя неподалеку и опираясь о стену.

— Что-оо? — зевнула она, не обернувшись, в полной рассеянности. — Что-оо?

— Ну да — что ты делаешь? — спросил я снова слабым голосом; так как ее сатанинское присутствие меня всегда разоружало какой-то мистической силой. — Но я только так пришел — так толечко…

Только теперь она оглянулась, только теперь она осознала, что это я, — мститель за оскорбленную супружескую честь… Но вы думаете, что это испорченное создание каялось и боялось?.. Она заорала:

— А что ты здесь делаешь? Катись отсюда!

— Я… так только… я только хотел тебе сказать, что сегодня на улице очень тепло, — ответил я, стуча зубами. Но это я только притворялся, сейчас увидите, как я поступил!..

— Глупое животное! — завопила она, вон отсюда, или…

Однако тут ее рука, нацеленная на мою щеку, внезапно опустилась. Она побледнела. И я услышал шепот «Ах — ах! Это необходимо… теперь или никогда». Ну вот…

— Мой дорогой господин супруг, — начала она уверенным голосом, но сама дрожала, — хорошо, что вы пришли. Про-сти-те — за все, чем я вас когда-нибудь оскорбила… — Ей не хватало воздуху, на ее лбу появились большие капли пота. — Я всегда буду о вас — вспоминать — как можно прият… — Не договорив, закрыла лицо и как бревно свалилась на кушетку… — Ты, Гельмут — о! Подойди ко мне ближе! — воскликнула она вдруг, превозмогая себя до крайности и как будто чуть-чуть открывая объятья…

Я знал, зачем она все это делает: по приказанию голодранца. Но все же я к ней приблизился, медленно, осторожно, как всегда; так человек приближается к львице, которую хочет погладить… Ярость опять покинула меня. Ты поцелуй меня, поцелуй меня всего на полминуты, и я все тебе прощу! — завертелось у меня в голове. Пусть это будет по приказанию того мерзавца, о котором я уже послал Вилли телеграмму, чтобы его арестовали, — полминуты твоего поцелуя — и мы помиримся! Ступай потом в свои Кордильеры, или куда хочешь, все равно ты ко мне вернешься, когда поймешь, что добрее мужа ты в мире не сыщешь… Я осыпал тебя всевозможным богатством, вылечил тебя от безумия — я останусь твоим рабом и потом, когда ты вернешься, — такого бродягу ты не сможешь предпочитать мне постоянно. Я предоставлю его тебе, до поры, буду посылать тебе деньги в твои Кордильеры, чтобы тебе не приходилось там кормиться от щедрот этих твоих птиц! — С такими примирительными, сладкими чувствами я склонялся над ней, — еще теперь я плачу над собой, вспоминая об этом. Она держала свою судьбу в своих руках…

— Хельгочка моя, — зашептал я…

— Твоя? — взметнулась она вдруг, рыча, как тигр. — И как смеет твоя вонючая морда напрасно произносить мое имя?..

Я зашатался, но теперь она упала на пол. А я услышал стон:

— Невозможно… Или все-таки? — О милый, дай мне силу!.. Я стою — ты прав, на самом ужасном из всех распутий: или я, или этот белый бесформенный призрак, — который, вероятно — Я сама и есть… Смертоносная мерзость здесь — Твоя Воля — там…

— Это Я — смертоносная мерзость!.. — Адская ярость снова проснулась во мне. Машинально я дотронулся до пиджака, проверив, там ли еще молоток. Тут она вскочила, белая, как снег, лицо — жуткий смех трупа. Она тряслась всем телом. Вспоминая теперь обо всем, я глубоко сочувствую ей. Она зарычала нечеловеческим голосом:

— Супруг дорогой — на прощание по-це-луй…

Еще раз ярость покинула мое великодушное сердце. Все во мне сладко таяло. А Хельга обняла меня за плечи — ее губы уже вот-вот коснулись бы моих… Но ничего не произошло. Она, как бешеная, прыгнула в сторону — и что-то потекло у нее изо рта. Ее вырвало.

Но и это меня не заставило бы совершить задуманное, ее небесное дыхание меня опьянило… Но она сразу же заорала отвратительным голосом:

— Дрянь, сейчас же вон отсюда, или я просто раздавлю тебя! Какая дурацкая трусость во мне заставила меня повиноваться как рабыня! Но даже он мне не указ!.. Буду Сама Собой, останусь Сама Собой, — и победа будет на моей стороне!