Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

11 декабря .

Я не решился. Ну хорошо: была пятница, и солнца не было. Завтра непременно!

Если бы хоть младенца я мог взять с собой…

12 декабря .

Ни за что. Я понял, что не сумею и решил уже завтра покинуть крепость. Впрочем, все это как-нибудь само собой хорошо кончится.

В тот же день поздно вечером.

После обеда я пошел умываться в небольшую замковую ванную. Я был уверен, что, кроме меня, ванны и лампы, там ничего не было. Протираю глаза, в которые попала вода, — вдруг что-то перед ванной мелькает — присматриваюсь — Демона стоит там, самая настоящая, белая, страшная. Я потерял сознание. Когда я вновь пришел в себя, я ее больше не видел, но обратил внимание, что дверь изнутри заперта на задвижку.

Теперь ясно, что она призрак. Не нужно туда ходить. Это меня успокоило. Но, помилуй Боже, как мог этот призрак из ванной щебетать в полдень на променаде с вертопрахом?

Нет-нет, теперь нужнее еще более чем когда бы то ни было, пойти убедиться. У меня простой выбор: башня — или смерть от безумия.

О мой страх от второй из этих возможностей, молю тебя: дай мне отваги преодолеть страх от первой.

13 декабря .

О благословение мужеству! Теперь, когда я это пишу, я спокоен, хотя ветер бушует так грозно, что я трясусь как лист. Но зачем бояться? В обеих комнатах, соседних с моей, я поместил вооруженных слуг; они бы ей показали! Так вот…

Это было ужасно, но я приобрел главное сокровище: уверенность.

Однако я бы едва нашел отвагу, если бы мне не пришла в голову прекрасная мысль: взять с собой двух огромных, верных сенбернаров.

В два часа пополудни, преодолев соблазн отложить дело на завтра, я вошел с ними в крепостную башню. Тщательно осматривая каждый угол, я поднялся на самый верх, а потом опять спустился. И в первый, и во второй раз, когда я проходил мимо знакомого места, я чуть было не упал, хотя и пылал отвагой.

Лестница башни разделена двумя железными дверями на три отделения. Нижняя дверь расположена на высоте третьего этажа крепости, к которой прилегает башня. Верхняя находится на той же высоте, что и конек крепостной крыши. Спускаясь, я запер сначала верхнюю дверь, а потом и нижнюю, так что среднее отделение находилось в полной безопасности на случай визита непрошеных гостей. Тем не менее, из соображений мудрой предосторожности, прежде чем запереть нижнюю дверь я еще раз тщательнейшим образом ее осмотрел, заглядывая за каждую паутину, не скрывается ли там все-таки какой-либо коварный шпион.

Я вернулся в замок, хорошенько заперев дверь в башню, и медленно поднялся на третий этаж. Страх возрастал. В одной из комнат я встал на колени и долго молился. Потом, горя неустрашимостью, я даже дошел до страшной темно-синей комнаты, соседней с башней. Там меня опять покинула отвага. И даже молитвы не помогли мне ее вернуть. Но я мужественно превозмог себя, и кроме того, страх перед безумием наконец все-таки заставил меня действовать. Заперев дверь в синюю комнату, я отодвинул один шкаф, нажал на глаза рыцаря, нарисованного за ним на стене, — потайная дверца открылась… Я закричал собакам: «Держи его, Слон! Хватай его, Лев!» и побежал за ними по коридорчику, крича «Heil, heil», и пел при этом: «Es braust ein Ruf!» [6] «Нарастает зов» ( нем .) — первые слова патриотической песни «Стража на Рейне». . Потом опять остановился в башне — во втором, герметически закрытом отделении, предварительно открыв в него вторую потайную дверцу.

Еще раз я тщательно осмотрел лестницу и отогнал голубей, сидевших на карнизе, — только сумасшедший мог им поверить.

Я остановился на маленькой площадке пятью ступеньками выше. Помолившись еще раз, дотронулся до стены. Тут вижу — один голубь опять слетел на карниз. Я пошел его отогнать. Снова дотрагиваюсь до стены — и вижу невдалеке кучку мусора. Я отбросил его ботинком в угол, — вдруг у меня потемнело в глазах, и я сел. По меньшей мере четверть часа я сидел на площадке, — о Боже! не ввергай меня в геенну! ведь я в ней уже побывал — и вечно! ибо каждая секунда была бесконечностью.

Но собаки лаяли так весело, так весело светило низкое, но яркое солнце, что я взял себя в руки. Кажется, Слон нетерпеливо оттащил меня за полу к стене. А я, сам не зная как это получилось, нажал на четыре бугорка, — и новая потайная дверь распахнулась.

Я зажег фонарь и вошел… На расстоянии метра от меня виднелась железная красноватая дверца. Я хотел открыть ее, и тут почувствовал жуткий запах… Я выскочил опять на лестницу… Я был одурманен. По этой причине я снова, сразу же, набрав побольше воздуху, молниеносно отпер красноватую дверцу, теперь уже не боясь, как раньше, того, что Хельга вдруг прыгнет мне на горло или что, хотя бы, дико захохочет из темноты — но знаю, что собаки с поджатыми хвостами остались снаружи.

Передо мной чернело помещение в четыре метра длиной и два шириной; я смело бросил туда пытливый взгляд.

И через несколько мгновений, присмотревшись, увидел посредине на каменном полу два больших разноцветных пятна: розовое и зеленое.

19 августа на ней была зеленая юбка и розовая кофточка…

Тихо, неподвижно они почивали рядом друг с другом. Безмолвно, без движения я смотрел на них, — такой же труп как они… Тут мне пришлось выдохнуть. Жуткий запах!..

На четвереньках, хотя можно было выйти на своих двоих, вылез я на лестницу и глубоко отдышался. Слон и Лев приветствовали меня радостным лаем и ласкались так исступленно, как будто я вернулся к ним после многомесячного отсутствия. Взяв себя в руки, я с самообладанием, хотя почти без сознания, запер обе дверцы.

И тут меня охватило такое сильное блаженство, какого я никогда не ощущал! Ведь я мужественно осуществил то, что хотел — и приобрел Уверенность!.. Хотя мне было страшно больно, что она мертва, — но это, конечно, намного разумней, чем если бы она жила. А ее призрака мне незачем бояться, если я его не буду бояться! Это только мой ужас его порождает, только он делает его опасным, только он мог бы меня убить… О мои героические предки, вливайте и впредь хоть каплю своей силы в увядшие жилы современного дворянина!..

Выйдя из башни, я приказал несчастных, таких верных мне собак застрелить. Я плакал, глядя на их казнь; но что поделаешь? их нюх мог бы меня выдать.

Уже полночь, но я до сих пор чувствую жуткий запах, — как будто бы я все еще стоял там, в тюрьме для обреченных на голодную смерть… Ужас! возможно ли, что прелестное тело, аромат которого… Но лучше не думать об этом, а то опять будут сниться кошмары.

14 декабря .

Такая жуткая ночь! Отдал бы и вечный рай только чтобы еще раз не переживать ее! Что было ужаснее — ее сны или бессонница?.. О Хельга, моя страшная звезда, которую я только теперь, убив, действительно полюбил, — что ты вытерпела! Каким мерзким, достойным вечного проклятия был мой поступок! А все-таки мог ли я поступить иначе? Может ли поступить иначе супруг, который видел и слышал то, что я?.. А потом — я был всего лишь орудием Всевышнего, наказавшего страшную грешницу: справедливо ли, Боже, что ты так немилосердно наказываешь несчастное орудие кары своей… Ну вот, сегодня наконец исповедуюсь хотя бы бумаге, чувствую, что мне станет легче, ведь потому я столько страдал, что мне одному пришлось нести бремя страшной тайны.