Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

Я размышляла о Мести. И придумала дьявольский план. Играть в привидение и пугать тебя, чтобы довести до безумия и смерти.

Зная твою трусость, я понимала: если ты вообще отважишься войти в голодную башню, тебе абсолютно достаточно будет увидеть, хотя бы на миг, мою одежду; эти разноцветные пятна тебя будут завораживать… И я взяла сноп соломы и свечку из погреба, вернулась, чудом окрепшая, в башню, разделась, набила одежду соломой и снова спустилась. И ждала за дверцей до тех пор, пока не погас свет погреба. Между тем там побывало много народу, но о хозяйке замка никто не говорил. Судачили, конечно: вдруг куда-то отправилась за границу, как много раз раньше. Все люди без исключения этому верили; только мои кошечки в парке знали правду…

Набросив на себя мешковину, я покинула подземелье. Я шла по темным коридорам в свои покои. Никто мне не встретился. Я оделась, взяла побольше денег, как дух, покинула крепость и — к Нему…

Она горько зарыдала…

— Он — он ушел… всего на день раньше…

Но тут же продолжала очень холодно:

— В его смерти ты не виноват. Иначе бы я тебя… С того времени я не живу, я мертва, не верь, что я живая!.. Я бы покончила с собой, если бы меня не разжигало чувство Мести. Месть — великая Блюстительница жизни. С тех пор я жила только мыслью о мести. Но — раздавить тебя?.. Тьфу! — Понемногу я успокаивалась, пока не успокоилась…

Сначала я наблюдала и следила за каждым твоим шагом. У меня были сыщики. Но, в конце концов, мне это опротивело, как и все на свете. Я хочу дожить до конца эту очаровательную жизнь спокойно, кротко, в уединении. Я живу теперь в деревне, развожу кроликов, пишу комедию и, может быть, даже стану актрисой. Но у меня кончаются деньги. Князь, я пришла сегодня, собственно говоря, для того, чтобы у тебя стрельнуть немного денег. Так что: требую, чтобы ты ежегодно давал мне 5000 марок, — не подпрыгивай! Больше мне не нужно! а когда я стану известной писательницей, актрисой, крупным владельцем кроличьей фермы, я откажусь и от этого.

Я таял в темном всесжигающем блаженстве.

— Хельга, Господи Боже мой — пять тысяч… пять миллионов буду давать вам! Если бы вы знали, если бы вы знали! Вы не знаете, что я выстрадал…

Она улыбнулась, так благосклонно и любовно махнула нежной ручкой — и задрожала. Бедняжка! Что ей пришлось вынести!.. И пошла прочь.

— Хельга! — я не мог позволить ей так просто уйти, — может ли все это быть?.. Да, все, как вы объяснили мне, оказывается так естественно, все так прекрасно совпадает. Но все-таки — не сон ли это, что вы — живы?

Она остановилась.

— Ты-таки олух! До сих пор у него не вылетела из головы эта глупость! Впрочем — можешь когда угодно пойти в башню и убедиться. Слона и Льва ты, скотина, убил; так возьми с собой настоящего льва и всех остальных из парка! Я тебе гарантирую, что они пойдут с тобой как собаки и что до твоего паршивого тела даже не дотронутся!

И опять пошла к лесу.

— Хельга — а разве мы — уже — не увидимся?

Она еще повернула на ходу голову и воскликнула каким-то странным голосом:

— Увидимся, еще раз увидимся!

Сижу, сижу. Через минуту поднимаю глаза. Ее здесь уже нет. Исчезла в лесу…

Ай-ай! 5000 марок в год, Господи Боже! Так вот что осталось от всех тех ужасов!..

Я блаженствую настолько, что просто от всего этого дурею, я Бог, я Бог…

12 августа .

В Берлине. Я счастлив. Опять пьянствую, и целую, и ликую. О, какая красота, избавиться от ужасного, душившего меня бремени, с которым доведенный до отчаяния человек уже привык связывать неразлучно свою жизнь! Кто не познал этого чувства, не познал счастья, не жил.

Не понимаю только — теперь, правда, смеясь, — как я мог быть так долго таким отпетым дураком. Думать, что покойник мог раз за разом приходить к человеку в гости, нет, но такое! Нормальное привидение должно быть все-таки настолько порядочным, чтобы появиться внезапно и сразу исчезнуть, как искра, выскочившая из печки.

Звонит мне Эйленбург… Красота! Ура! Слава Тебе, Боже, Человеколюбче! и Baccho Liberatori! [33] Вакх Освободитель ( лат .).

13 августа .

Где-то за этой радостью меня начинает неприятно грызть определенное сомнение, вроде мыши в подполье… Уверен ли я абсолютно, что в последний раз она не была опять всего лишь призраком? Она сказала, что все об этом красном институте и т. д. выдумала; кто может мне поручиться, что она не выдумала тогда и все остальное из своего рассказа о бегстве из голодной башни?..

Многое из прошлого трудно объяснить — если она была живая, но если была мертвая — еще труднее.

А потом, тогда в том лесу, она слишком быстро исчезла… Ей пришлось бы бежать как лошади. Я, конечно, был как во сне, обалдевший, а в таких случаях человек легко теряет чувство времени. Она могла также спрятаться за копной ржи… она ведь полна коварства…

Собственно говоря, я опять не знаю ничего определенного. Это ужасно… Отчего меня так жутко затрясло?.. Гугугу…

Но все это глупость, абсолютная. Она жива, и я от нее отделался навсегда. Probatum est [34] Утверждено ( лат .). … Мне только не нравится, что она стала кролиководом, писательницей и актрисой. Хотя это похвально, что она занимается не ягуарами, а полезными кроликами, но это не аристократическая passion [35] Страсть ( фр .). . По крайней мере, держала бы лошадей, собак! Но моя супруга хочет стать актрисой? И даже писательницей? Боже, избавь меня от этого позора! Я этого не потерплю!..

И все же мои мысли постоянно возвращаются к этому абсурду… Выход есть: идти снова в башню. Или увижу там солому, или — но об этом «или» не могу даже подумать…

Звонит мне Мольтке. Но почему его звонок так напомнил мне погребальный звон?..

14 августа .

Написано вечером. Теперь мне, может быть, удастся написать что-нибудь разумное. Надо, однако, поспешить, через минуту я снова буду погружен во тьму. В данную минуту я необыкновенно светел, как это бывает, когда молния поглощает самую темную ночь.

Ничего особенного не произошло, кроме того, что в ночь на сегодня у меня был сон — или это было видение? или действительность? Это было все вместе, и еще больше. Это была молния из ада, которую я проглотил, которая меня проглотила… В полночь я проснулся — или это пробуждение было лишь сном о пробуждении? Но это не главное, ибо опять то же самое: я увидел ее рядом с постелью на полу. Связанную, полуголую — кровь и грязь. Ужасное, как у скелета, обалдевшее лицо вращало мертвецкими глазами, губы искусаны в клочья, разгрызены и колени, служившие ей пищей. Она извивалась невообразимо, из глубин пекла ревела, — и я слышу слова: «Четырнадцать дней, которые были ночами, я ждала, что все-таки ты сжалишься — но ты не сжалился… И я там умерла…»