Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

— Откуда ты здесь взялся, вечный паршивый пес?

— Я ничего — я ничего… но ты как раз обнимала меня…

— Я — тебя? Ты с ума сошел? Что за нахальство, обращаться ко мне на ты?

— Но ты — вы — спали и признались мне в любви — потому что вы проиграли эту битву…

— Что ты мелешь?.. Однако, — она закрыла лицо. — Да… Мне снился как раз мой обычный сон: что я должна съесть жабу: дохлую, вонючую, толстую, паршивую. И я даже надкусила ее. А ты здесь? Вон! Вон! — заорала она с небывалой злобой.

Я бы тут же послушался, если бы не упал на песок беседки. Она пинала меня ногами, вопя, как помешанная: «Вон! вон!»

— Не могу — прошу — прошу… Я как раз находился на небе, вы были там овечкой — а теперь сразу бросаете меня в пекло.

— Я только теперь тебя туда брошу! Погоди там, скоро. Эй! Уже скоро тебе придется иметь со мной дело!..

Так как она перестала пинать меня, я смог выговорить:

— Вы опять там находитесь? Беда! Вы, значит, ее не выиграли?

— Ее я проиграла. Но Я не проиграла. Проиграть что-либо значит только одно: вскоре это выиграть. Вместе с болью растет сила. Единственной матерью силы является боль. Ты не можешь дождаться, когда я буду сломлена, «исправлена»: такую душонку, как у тебя, это сломило бы тысячу раз! А я — из кремня превратилась в алмаз! Чем страшнее мои муки, тем страшнее моя жажда вернуть их тому, кто их причинил. Или ты раскроешь, кто это был и скажешь мне, когда мы в будущий раз снова увидимся, или все мое мщение падет ужасным образом лишь на тебя!

И она, быстро набросив на лицо вуаль, раздвинула зеленую стену.

— Супруга! — простонал я из глубины своего отчаяния. — Мщение принадлежит Богу. Вы как ребенок, которого беспрестанно бьют из-за какой-то плохой привычки; если он разумен, видя, что его будут беспощадно наказывать и в дальнейшем, он лучше бросит эту дурную склонность. Точно так же дело обстоит и с вами — там в вечности…

Представьте, тут вдруг, уже за беседкой, она захохотала почти весело.

— Олух, олух, — услыхал я еще.

Почти тут же мое оцепенение прервалось из-за того, что кто-то боязливо коснулся меня.

— Вы уснули, приятель?.. Естественно: даже глазки цветочков закрываются сонно в такую жару…

— Вы видели даму с вуалью, только что вышедшую отсюда?

— Ничего не видел.

— А вы слышали ее рев?

— Ничего не слышал.

— Послушайте, ведь она ревела как десять ягуаров! Безусловно, ее слышали даже в Берлине!

— Я ничего не слышал: но шепот слышал — шепот одного цветочка, как человеческая речь — артикулированный. Жаль, что этого языка я не знаю. Очевидно, африканский диалект. Пойдемте, пожалуйста, быстро со мной, может быть, и вы успеете еще это услышать: я потом подробно объясню вам, к какому роду и виду относится это растение…

Ладно, иду с ним, мужиком сдуревшим. Вот такой был бы образцовым свидетелем на судебном разбирательстве…

— Оставьте меня, оставьте меня, или я сойду с ума!..

Я выбросил из окна своей комнаты вазы, картины, пепельницы — все, и орал при этом невесть что…

5 августа .

Живу теперь в другой вилле. Ту прежнюю я, уходя, заплевал и клумбы растоптал.

Здесь окна защищены решеткой. Я приказал всюду вставить на скорую руку двойные двери. У меня также имеются ручные бомбы. И если я какую-нибудь швырну ей под ноги, тогда посмотрим. Я убил тебя один раз, девка, почему не убить тебя во второй?

Если бы не случилось того, что перед моим пробуждением она начала со мной… я бы спятил от страха.

Но это воспоминание — сладкий сахар…

Конечно, она уже знает, кто ее убил; конечно, она знала это с самого начала. Она играла со мной, как кошка с мышью.

Ш-ш! Опять шуршит что-то в соседней комнате… Топ, топ, топ… Как покойная моя теща. Но моя свинья — уже коснулась ручки двери, — что-то щелкнуло. Я прокричал свое заклинание; больше ничего не топает. Но формулы недостаточно без podex romanus. А где его взять? Бедная Кюмист стенает в тюрьме. Как только установили мою личность в участке, ее поймали, когда она готовилась к отъезду в Швейцарию. «Где те деньги, которые ты выманила у Его сиятельства князя?» — накинулись на нее. А она, мол, ничего не знает. Она разделила мою судьбу. Ее раздели, связали и высекли. Она ничего не сказала, пока не потеряла сознание. На второй день все повторили, так что пол под ней покраснел. Тогда она призналась, что все закопала в свинарнике, где откармливала поросенка. Все нашли там, до последней марки. По вмешательству самого императора она получила десять лет.

Я обратился бы к Вилли с просьбой помиловать ее, но я сам в немилости. Не думайте, что из-за моих экстравагантностей. Императору импонировали мои действия настолько, что он сочинил о них эпопею и написал — вернее, поручил своим личным художникам написать — к ней пять картин:

1 Штерненгох получает пощечины от мертвого солодяка.

2 Штерненгох дружит с теленком.

3 Штерненгох получает благословение от колдуньи.

4 Штерненгох расплачивается в кабаке.

5 Штерненгох в участке на скамье.

И сочинил к ней мелодии, а также нарисовал эскиз храма искусства, где все эти шедевры буду храниться на веки веков. Он даже справлялся о моем здоровье; и о Хельге. Тому, что она исчезла, ни он, ни кто другой не удивлялись; общеизвестно, что она, как австрийская Елизавета, улетучивается вдруг, когда вздумается, будто господин супруг вообще не существует.

Я в немилости потому, что на улице орал: «Я буду императором немецким!» Кюмист под розгами призналась, что сама мне это напророчила… Боюсь даже нанятых убийц — Змий снова раскрыл на меня свою пасть. Теперь я потерян; навсегда. Чувствую себя скотиной, которую ведут на убой…

И при этом снова — сомнение. Почему она так хохотала, когда уходила? Почему дважды назвала меня олухом? Но одна лишь мысль об этом слишком дурацкая…

8 августа .

Благословен свет сегодняшнего дня! Я спасен, окончательно! Произошло нечто замечательное. Я, видимо, умру от счастья. Боже, как ты милостив, а я какой олух!..

От восторга, танца и смеха больше не могу сегодня писать.

9 августа .

Так вот: после бессонной ночи шагаю перед обедом по тропинке, соединяющей мою виллу с рощей. Во время всего своего пребывания здесь я еще ни разу не отважился выйти из дому; только вчера. «Но пойдешь только к роще», — сказал я сам себе. Издавна я лесов ужасно боюсь; а мой ужас увеличился во много раз с того декабрьского дня, когда я увидел Демону на скамейке…

Погода пасмурная, а все-таки жарко. Вялые мысли кружились, как пьяные, и, как пьяные, шатались все предметы вокруг.

Я подошел всего на 50 шагов к роще. И испугался. «Теперь назад, пока не поздно!»… Оборачиваюсь — в пяти шагах от меня — Она.

Я даже не слишком ужаснулся, такой я был отупевший. Пришел конец… «Пускай! тем лучше…» — сказал я сам себе и, совсем не спеша, сел на межу. По крайней мере, если она меня застрелит, не упаду головой на землю, не разобью нос, не переломаю себе ноги.