Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли [litres]

В тот вечер, когда должны были приехать гости, я притащила домой два пакета живых мышей и оставила в ванной, намереваясь убить их там на полу и спрятать тела в холодильник до прибытия августейших персон. Как и все взрослые сипухи, Уэсли съедал три-четыре крупные мыши в день, и порой за его прожорливостью было нелегко поспевать. Однако не успела я приступить к экзекуции, как из кухни раздался голос Вэнди:

– Эй, Стэйси! Поможешь порезать овощи для салата?

– Конечно, иду! – отозвалась я и пошла помогать подруге, полагая, что это займет у меня всего пару минут. Но об этом позже.

Нарезая морковь, я переживала из-за того, что если Вэнди расскажет гостям об Уэсли, то они непременно захотят с ним познакомиться. Если я привяжу его к насесту, то гости вполне смогут просто постоять у двери и полюбоваться им, однако практика показала, что, увидев его, люди как правило загорались любопытством и начинали просить посмотреть, как он летает и играет, или даже пытались его погладить. Что было, разумеется, абсолютно невозможно, поскольку Уэсли очень стеснялся незнакомцев. Хотя ничего странного или неправильного в их просьбах, конечно, не было. В конце концов, не каждый день представляется возможность пообщаться с живой совой. Я была не против показать его им, только не была уверена, что им понравится его трапеза.

Уэсли обычно ел мышей одним из двух способов. Первый заключался в том, что он просто заглатывал их целиком с головы, как змея. Розовый кончик его клюва терялся среди перьев на его лице, однако на деле его клюв был огромен и доходил почти до самого его затылка. Можно было впечатлить зрителей, положив ему в клюв палец, чтобы он открыл рот и стало видно, насколько он велик и насколько легко туда помещается взрослая мышь. Целиком Уэсли глотал мышей, будучи особенно голодным или спеша куда-то, хотя даже в этом случае он сначала аккуратно обкусывал и «прихорашивал» мышь со всех сторон, готовя к «погрузке». Совы не жуют свою добычу – они либо просто ее заглатывают, либо разрывают на маленькие кусочки, которые также проглатывают, не жуя. Причем они спокойно дышат, даже проталкивая через пищевод грызуна, поскольку гортанная щель – трубка, через которую проходит воздух, – располагается у них близко к передней части рта, около основания языка, достаточно далеко от пищевода.

С особо крупной мышью могут возникнуть проблемы. Она может слишком долго спускаться по пищеводу, и пару раз Уэсли начинал обильно пускать слюни и даже хватался лапами за клюв, неспособный протолкнуть ее ни туда, ни обратно. Я, конечно, пугалась и вытаскивала обсосанную мышь за хвост, и впредь не давала ему крупных мышей.

Соколы и орлы обычно очищают жертву от шерсти или перьев перед едой, однако сипухам такой «грубый корм» необходим для пищеварения. У птиц, питающихся рыбой, таких как пеликаны и чайки, похожее строение верхнего отдела ЖКТ: пищевод расположен ближе к задней стенке глотки, а гортанная щель – около языка и достаточно далеко от пути, по которому пища поступает в пищевод. В отличие от большинства птиц, питающихся семенами и фруктами, и некоторых других хищников, зоба у сипух нет.

Второй способ питания Уэсли заключался в поедании его любимых частей мыши в следующем порядке: голова, а затем сердце, печень и грудная клетка, которые он вытаскивал из шеи, откусив голову. Если я давала ему сразу кучку мышей, он часто просто отгрызал им всем головы, а остальное оставлял нетронутым. Так часто делают многие совы в Калтехе и прочие хищные птицы в реабилитационных центрах, когда еды в достатке. Проголодавшись снова, они возвращаются и переходят к наиболее богатым кровью органам – сердцу и печени. И лишь затем, съев самое вкусное, они доедают все остальное.

Все «отбракованные» куски мышей Уэсли сбрасывал со своего насеста. Естественно, летела вся эта красота в совершенно произвольном направлении, приземляясь по всей комнате, в том числе на мою кровать и даже на меня саму. Мышиный ЖКТ Уэсли особенно не любил, поэтому, когда он был еще маленький, я обычно маскировала мышиные кишки, заворачивая их в шкурку с небольшим кусочком печени, чтобы он их все же проглотил. Для здоровья ему необходимо было съедать мышей целиком, хоть я, возможно, и относилась к этому трепетнее, чем нужно. Мамы-совы не принуждают к этому птенцов. Но когда Уэсли ел сам, то обычно с хирургической точностью извлекал из мыши весь ЖКТ и брезгливо отбрасывал его как можно дальше от себя. Впрочем, иногда он и целыми мышами разбрасывался, тогда приходилось поднимать их и возвращать ему на насест, чтобы съел, когда проголодается. Иногда я, разумеется, не замечала разбросанных мышиных останков и наступала на них, обычно голыми ногами. В результате кишки разлетались по всему полу и размазывались по моей стопе. Сколько раз я выходила за порог с тем, что когда-то было мышью, на подошве ботинка – не сосчитать.

С учетом такого положения дел я ощутимо нервничала, представляя, как гости заглянут в комнату и увидят мышиные внутренности на полу. Нет, я, конечно, часто убиралась, мыла пол и раскладывала чистые полотенца под насестом, регулярно их меняя. Но некоторые «отходы производства» я все же пропускала.

Будучи большим любителем покушать, Уэсли никогда не уставал от своего однообразного рациона. Каждый раз, когда я приносила ему ежедневную порцию мышей, он заметно радовался и уплетал их с большим наслаждением. Если он был особо голоден, он издавал жалобные просящие звуки, а на мышей бросался и расчленял их в мгновение ока. Если голод был не столь силен, он обычно некоторое время довольно кричал, издавая нечто вроде победного клича. Он поднимал голову с зажатой в клюве мышью и выдавал громкое «диДИИ, диДИИ, диДИИ!». Иногда он радовался обеду настолько, что обильно поливал мышь едкой слюной, причем иногда она после этого выскальзывала у него из клюва и падала на пол. Он начинал плакать, и мне приходилось поднимать обслюнявленную мышь с пола и снова подавать ему, после чего все повторялось, пока он, наконец, не приступал к еде.

Ни одно животное из тех, кого я видела, не радовалось еде так бурно, как Уэсли. Иногда он даже издавал специфический клич, которого я никогда не слышала ни от одной другой совы. Зажав в клюве любимую часть мыши, он выдавал длинный, мягкий, даже интимный звук, своеобразное низкое стаккато, сначала поднимающееся в тоне, потом долго остающееся на одной ноте – «ду-ду-ду-Ду-Ду-Ду-ДУ-ДУ-ДУ» – а затем опускающееся обратно до исходной ноты, «ДУ-ДУ-ДУ-Ду-Ду-Ду-ду-ду-ду», причем в самом конце звук был настолько тихим и мягким, что его было не слышно уже даже за дверью. К сожалению, он так редко издавал эту трель, что у меня так и не получилось записать ее на аудио.