Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли [litres]

Весь ужин гости травили занимательные байки о своих путешествиях, но я их почти не слушала: мне все время казалось, что откуда-нибудь вот-вот выскочит мышь – пробежит по столу или по нашей обуви, метнется через кухню или упадет с люстры прямо в салат.

– Все в порядке? – осведомилась Вэнди, когда я помогала ей подавать на стол десерт. – Ты сегодня какая-то тихая.

– Да-да, я просто с удовольствием слушаю все эти рассказы, – ответила я.

После десерта я вежливо покинула высокое общество и почти бегом направилась в свою часть дома. Тут же я услышала одну из мышей – она рылась в сушилке, стоявшей в коридоре между моей комнатой и ванной. Хорошо, одна есть, осталось лишь найти вторую. Я очень надеялась, что она где-то неподалеку.

Я охотилась за ней весь оставшийся вечер и даже ночью, когда все уже отправились спать. Пытаясь никого не разбудить, я кралась по дому на цыпочках с фонариком, заглядывая в каждый угол, но так и не смогла найти чертову мышь.

Наконец, уже на рассвете, я тихо открыла сушилку, вытащила первую мышь и положила в коробку. Потом я вернула сушилку в исходное состояние и проскользнула в комнату, в которую через занавески уже пробивались первые лучи солнца. Утром мы собрались за столом завтракать, все прошло спокойно. Доев, англичане вернулись в свою комнату, а я продолжила охоту. Вскоре я обнаружила крошечную черную какашку в коридоре прямо перед гостевой спальней. Я шумно сглотнула. Очевидно, ночью в темноте я проглядела эту улику. Я проскользнула дальше по коридору в поисках следующей «подсказки», как вдруг открылась дверь в гостевую спальню.

Женщина посмотрела на меня, а затем перевела взгляд на коробку в моих руках.

– Простите, – мягко произнесла она. – Вы, часом, не мышь потеряли?

– Ну, да, – убито пробормотала я. – Это для моей совы.

– Вы найдете ее здесь. Ей, кажется, вполне удобно.

Наглый грызун, умываясь, уютно угнездился прямо посреди ее кровати. Я быстро смахнула его в коробку.

– Знаете, – сказала она. – В Англии многие держат у себя сов.

– Правда? – спросила я с глубочайшим облегчением. – Так вы не злитесь?

– Отнюдь, – хохотнул ее муж.

Женщина подмигнула мне и закрыла дверь.

Я никогда не кормила Уэсли мышами, которым удалось сбежать из пакета, так как они могли успеть изваляться в чем-то, опасном для его здоровья. Да и, в конце концов, эти двое просто заслужили свободу. Я прогулялась с ними до близлежащего поля, рядом с которым текла речка, и там их отпустила.

ВЕСНОЙ 1986-ГО я очень серьезно заболела и мне пришлось делать срочную операцию. Пока я лежала в больнице, уход за Уэсли взяла на себя Вэнди. Сначала я волновалась из-за этого, но потом осознала, что к своему возрасту (год и два месяца) в дикой природе Уэсли уже стал бы совой-одиночкой, не зависящей от родителей. К счастью, несмотря на свою стеснительность, он спокойно позволял Вэнди себя кормить. Каким-то образом он понял, что перекочевал под ее крыло, по крайней мере временно.

Операция прошла успешно, и вскоре я вернулась домой, но врач прописал мне «два месяца покоя и отдыха». Это казалось раздражающей помехой моей жизни и работе в Калтехе.

– Что же мне теперь делать, Уэсли? – спросила я, поглаживая его по загривку.

Он посмотрел на меня, и я поняла: да ничего. Я никуда не должна была идти и у меня не было никаких обязанностей. Впервые в своей занятой жизни я могла отдохнуть, и, что еще важнее, рядом со мной было это восхитительное существо, и у меня была гора времени, которое я могла провести с ним. Так что я сидела на кровати или на диване у окна, Уэсли сидел у меня на плече или на голове, и мы вместе просто наблюдали за миром вокруг нас. На ночь я привязывала Уэсли к насесту рядом со своей кроватью. Хоть он и был уже совсем взрослый, он все еще продолжал играть в «вертолетик» и с радостными криками нападать на перекладину своего насеста. Я поворачивалась к Уэсли и говорила ему:

– Я ложусь спать, понимаешь, Уэсли? И ты ложись спать. Мама ложится спать.

Конечно, было довольно ненаучно называть себя «мамой», но нужно было подобрать себе короткое прозвище, которое он мог бы выучить. «Мама» казалось наиболее очевидным вариантом, когда он был маленьким, и оно прижилось. Уэсли наблюдал, как я отворачиваюсь в постели, и сам стал засыпать вместе со мной. Вскоре я уже просто говорила ему: «Пора спать!» – и он медленно закрывал глаза, поднимал одну лапу и нахохливался, как будто тоже засыпал. «Как будто», потому что пару раз я ловила его на подглядывании одним глазом несколько минут спустя. Удивительно, что он вообще пытался в этом плане мне подражать, будучи ночным животным. И хоть он пытался быть как я, и спать в одно время со мной, его инстинкты часто брали верх, и он будил меня по ночам. Потом я стала говорить «Пора спать» при свете дня, и чаще всего он и впрямь засыпал, что было очень удобно, поскольку мне и самой частенько было необходимо прикорнуть.

В возрасте нескольких месяцев Уэсли стал так или иначе реагировать на определенные слова и фразы, которые я часто использовала. Это не было дрессировкой – он учился самостоятельно, подобно ребенку, постепенно выучивающему значение новых слов, повторяемых раз за разом для описания одних и тех же предметов или событий.

– Уэсли та-а-а-ако-о-о-ой красивый. Мама считает, что ты о-о-о-очень красивый, – ворковала я, гладя его по щеке и целуя в клюв.

В какой-то момент он начал ассоциировать эти слова с лаской. Теперь стоило мне сказать «Ты та-а-а-ако-о-о-ой красивый» с другого конца комнаты, как он тут же прикрывал мигательные перепонки, поворачивал лицо вбок и застенчиво дергал пару перышек, пока я не подходила и не начинала его гладить.

Уэсли обожал, когда его называли красивым. Так что когда мне изредка приходилось просить Вэнди или маму присмотреть за ним, я велела им говорить ему «Ты такой красивый» или «Пора спать», чтобы успокоить его, если он начнет бузить, и еще говорить «Вот твои мышки», кормя его. Он всегда успокаивался, заслышав из чужих уст свои «ключевые слова». Он их знал. Он их понимал, и они работали.

Еще когда он был совенком, я всегда проговаривала вслух все, что я делала. Теперь я могла подойти к его насесту и спросить: «Уэсли, хочешь мышек?» Если он был сыт и не хотел, он отворачивался. Если был не сильно, но все же голоден, то смотрел на меня, медленно прикрывая мигательные перепонки. Если он был по-настоящему голоден, он прыгал в мою сторону, кричал и иногда издавал просительный визг, напоминающий звук ножовки, которой проводят по металлу.

Впоследствии реакции Уэсли усложнились. Он мог на целые серии вопросов отвечать своей совиной разновидностью «да»: опускание век и иногда даже радостные звуки при неразрывном зрительном контакте; или же своим вариантом «нет»: отворачивание головы. Мы в какой-то момент разработали целую коммуникативную систему, похожую на игру в «двадцать вопросов».