Владимир Шапко - Железный старик и Екатерина [СИ]

Страшнее динозавра вгрызался в дом Колобродова экскаватор. Мотал зубастой башкой, крушил. Разлетались балки, доски. Взрывалась пыль. Экскаватор отползал, снова лез, вгрызался.

В пыли бегал, кричал что-то экскаваторщику новый хозяин. Купивший землю Колобродова с домом. У его жены и снохи. Старух семидесяти лет и девяноста. Ходили тут недавно, плакали. Обе, как на похоронах, в чёрном. Одна давно с палочкой. Другая ещё нет. Подковыляли к забору: «Как живёшь-то, Серёжа? А мы вот решились, продали всё. Дом-то ломать теперь будут. А? Серёжа? Господи!» Да уж точно, хотелось сказать, вон какие дворцы кругом. Но успокаивал тогда старух – дом ещё хороший, крепкий. Оставят.

И вот – крушат.

Дмитриев продолжил вскапывать землю под грядки. Поглядывал на свой дом. Наверняка разломают. Когда хозяин откинется. Как-то забыл включить его в завещание.

На соседнем участке раскрыл рот ещё один старик. Свищёв. С бородой как мох. Глядя на экскаватор, наверняка думал так же, как и Дмитриев. Его дом был плоским. Смахивал на фанзу. А, Дмитриев? Окружают?

Граблями Дмитриев принялся сгребать на участке мусор. Потом сжигал. Дым столбом уходил к высокому апрельскому небу. А по вскопанному уже сорока-поскакуха прыгала. Длинным узким хвостом, как землемер палкой, взмахивала-намеряла.

Один, сидел на остановке. Покинутый в километре дачный посёлок заполнил собой всю низину до самой реки. Чужеродно, будто мёртвые надолбы, торчали с десяток трёхэтажных серых домов. Точно такой же серый надолб скоро будет торчать над участком Колобродова.

Вдали, на пустой дороге, появился автобус. В полуденном мареве плавился, искажался, дрожал. Дмитриев поднялся, надел на плечо рюкзак.

Дома обедал. Шла передача с болтающимися латексовыми уродами на заднике студии. Лысый широкогубый ведущий, эдакий серьёзный сибарит, хорошо, видимо, понимающий толк в еде и женщинах, удерживал микрофончик нежно, выпрямленными пальчиками. Как цветочек. «А теперь мы прервёмся – и продолжим культурную революцию». Х-хы, «культурную революцию». Этот от скромности не умрёт. Стоит с микрофончиком перед десятком человек и «проводит культурную революцию». Или не понимает словосочетания «культурная революция», или, напротив, оседлал его. И этот перевёртыш! И этот стоит вверх ногами! Хоть телевизор не включай! Дмитриев схватил пульт, перешёл на «Меццо». Хоть там пока всё нормально.

И сразу защемило сердце – «Баркаролу Шуберта» играл старый-престарый Альдо Чикколини. Итальянский пианист. Играл свою коронную вещь. Казалось, согбенный старик дышит этой музыкой. Это его воздух. И когда затихнет баркарола – он умрёт.

Сразу вспомнились отец и мать. Как уговаривали они его не ехать в Свердловск, не предавать музыку. Как торопились за вагоном, махали и махали, точно прощались с ним навсегда.

Дмитриев достал платок. Вытирал глаза. Совсем слезливым стал. Судорожно глубоко вдохнул, точно вернул себе комнату, действительность. Стал собирать посуду со стола.

Зазудел мобильник.

– Да, Екатерина Ивановна. Здравствуйте.

Городскова предлагала помочь на даче. С весенними работами. Завтра она выходная. Могла бы с вами поехать. А, Сергей Петрович?

Дмитриев привычно надулся, сказал, что только что оттуда. Всё сделал. Очистил от мусора, вскопал грядки. (Какого ещё чёрта! Какая помощь!)

Но Городскова не отставала:

– Так можно уже посеять редиску и морковку. Самое время, Сергей Петрович. Даже Рома вычитал об этом. Вчера звонил, – добавила для достоверности.

Старик от имени «Рома» – качнулся. Так в боксе откидываются, получив удар. К примеру, левый хук.

Пришёл в себя:

– Конечно, Екатерина Ивановна. Завтра в девять. Жду вас на остановке. Вы знаете, на какой.

На дачу ехали плечом к плечу. С рюкзаком и большой сумкой на коленях. Городскова была в штормовке. Платок на голове повязан по-пиратски – лихо.

Через час прибыли на место. Солнце было ярким, но обдувал ветерок, и было свежо, не жарко.

Старик Свищёв, выйдя в свой двор по нужде, опять раскрыл рот: теперь уже дом Дмитриева стоял будто весь выпотрошенный. Матрацы, одеяла, старая одежда, пальто, телогрейки висели везде. На бельевых верёвках, на заборах, на сарайке. Какая-то бабёнка бегала и лупила палкой. Вот Дмитриев попа-ал, – забыто сеялась моча. Как из лейки.

К обеду все же дошло до посадки. Дмитриев довольно умело сооружал грядки. Рыхлил граблями, ровнял. Городскова переходила за ним, тыкала палочкой, в лунки кидала по зёрнышку.

Со своего участка Свищёв всё выглядывал. С мохнатым лицом, как с избушкой. Жена? Любовница?

Городскова его не видела. Работая, сгибаясь, выведывала у Дмитриева о даче. Как заяц косясь на разинувшегося Свищёва, Дмитриев двигал граблями, объяснял:

– …Я-то рос в большом городе, никаких огородов и дач у нас не было. А Надя с матерью из деревни. Когда в техникуме стали давать землю, она сразу загорелась. Подвигла меня взять шесть соток. Хотя это совсем не моё. Она с матерью копалась в огороде, я только помогал нанятому плотнику строить дом. Пилил, подносил, удерживал. Сам постепенно нахватался. Сарай, уборную, калитку, все заборы – уже сам. Можно было всё давно продать. Но память. О жене, о сыне. Да и сам привык сюда ездить. Тем более сейчас. Когда свободен как ветер.

Екатерина спросила, любил ли Алёша бывать на даче.

– Так он вырос здесь. С апреля по сентябрь жил здесь с бабушкой. Мы-то с Надей только в субботу-воскресенье. А он все дни здесь. И река тут под носом, и рыбалка, и лес на той стороне, и грибы там, и ягоды. И друзья здесь у него были. Как утро, как солнце – несутся на речка купаться… Думаю, что и Роме тоже здесь понравится.

Часов в пять собрались, отправились домой. Разломанный дом Колобродова казался брошенными баррикадами. Дмитриев рассказывал его историю.

Невольно оба думали о судьбе другого дома. Который оставили за спиной.

Не оборачивались.

Городскова готовила укол. Бодрый Звонкин уже сидел на лежаке, как всегда посмеиваясь, говорил. Рыжий хохолок его был стильным, – петушковым. Этот доживает свою жизнь весело. Не то что Дмитриев. Стариковская желчь и уныние – это не для Звонкина. Он только что сошёл с бильборда на улице. Где он, румяный гипертоник, показывал всем депозит, полученный в «Альянс банке».

– Ложитесь, Андрей Иванович (хватит болтать!).

Тут же кувыркнулся на бок. Задрал рубашку. Этот и умрёт на бегу, мазала спиртом Екатерина. Интересно свести их вместе. Дмитриева и Звонкина. Желчь и пламя. Что бы получилось?

Едва придавила ватку – вскочил. Подхватил брючонки, побежал.

– Машка – на выход! – подмигивал возле раскрытой двери Екатерине.

Вошла его рыхлая «Машка». Зло глянула на мужа – балабол чёртов!