Михаил Елизаров - Земля

– Захоронение в родственную могилу – три тысячи четыреста. С драпировкой могилы тканью и оформлением лапником – четыре тысячи. Летом – половина зимнего ценника. То есть конкретно здесь у копарей денег мало крутится. Это тебе не Москва. Всё официально и через контору.

Мне не хотелось, чтоб Юра подумал, что я какой-то корыстный:

– Да я просто спросил…

– Ну, я тебе и отвечаю. Для общей картины. Я ж понимаю, что ты не с улицы сюда пришёл, – Юра щепетильно подбирал слова. – У брата твоего свой интерес. Сюда последнее время часто наведываются… Деловые люди…

До меня наконец дошло, о чём полунамёками брюзжит бригадир копарей.

Для него всё выглядело более чем определённо. Уволили своих, набирают чужих. Юра определённо принимал меня за эмиссара очередной коммерческой структуры, тянущей свои загребущие лапы к кладбищу и небольшим доходам честных кладбищенских тружеников.

– Да нет же! – воскликнул я поспешно. – Я сам по себе!

– Вот ка-ак… – недоверчиво потянул Юра. Накинул слетевший капюшон, достал из кармана сигареты.

– А чем зимний прейскурант отличается от летнего? – спросил я.

– Ценой, чем ещё? Зимой-то копать сложнее.

– Много вообще похорон случается? Ну, в день сколько?

– Когда как. Сегодня пять. На завтра вроде четыре – надо ещё в лист-заказ глянуть. А в прошлом году на четырнадцатое января, как щас помню, было шестнадцать похорон. И мороз под минус тридцать. Так что ночью ударно копали всем дружным коллективом. Охранник, водила, администратор, смотрители, рабочие по благоустройству, продавец из магаза. Даже Пенушкин, и тот копал. Говорю ж – все до единого, кроме Малышки-Центнер, Тамарочки нашей…

– Малышка-Центнер! – я улыбнулся.

– К чему я всё это рассказываю, – канцелярским тоном продолжал Юра. – Тут никакой халявы, а тяжкий труд. В бытовке валяется циркуляр, можешь ради любопытства ознакомиться, сколько полагается на рытьё могилы в зимних условиях – чё-то около восьми часов. А по факту срок всегда один, и он называется “вовремя”! И никаких оправданий, что земля не такая или спину вдруг прихватило. И выглядеть тоже должно нормально, чтоб не стыдно было туда человека положить.

– Понятное дело!

– Зашибись, что понятно. Могила – это метр в ширину и два с лихуем, – он отмерил указательный палец, – в длину. Глубина по нормам СНиПа составляет полтора метра от поверхности земли до крышки гроба. Ты примерно представляешь, о каком объёме земли идёт речь?

– Где-то четыре кубометра, – сказал я. – Чуть меньше… Я вообще-то два года с лопатой. И даже могилу на крещенские морозы копал. Так что всё я отлично представляю.

Юра, подкуривая, поднял на меня заинтересованные глаза:

– И когда ж ты всё успел?

– В королевских войсках. Слыхал про такие?

– Слыхал… – от зажатой сигареты речь его стала совсем жёсткой, точно сквозь зубы. – И где служил?

– В Белгороде, – я назвал часть. – В октябре вот дембельнулся, – и добавил на всякий случай: – Сержантом…

– А у меня срочка была девяностый – девяносто второй. Посёлок Азарово, под Калугой. И тоже стройбат. Как оно сейчас служится?

– Обычно, – сказал я.

Юра чуть посмаковал дым:

– Слышал, шинелек в армии нет больше…

– Ага, бушлаты. Считается, удобнее стало, но я не знаю, сравнивать не с чем.

– В кирзачах до сих пор бегают?

– И кирзачи есть, и “крокодильчики”. Но берцы, они ж неудобные, которые уставные. Как инвалидные ботинки. У меня были такие.

– На “белуге” такие же штрипки бесячьи? – он впервые за наш разговор улыбнулся без ехидства.

– Такие же… – подтвердил я. – А ты тоже, получается, копал?

– Не… Первый год в депо работал, а со второго на водозаборном узле сидел. Пятнадцать кэмэ от всех частей и начальства. Раз в неделю машина привозила сухпай. Прикинь, за год ни одного командирского ебла не видел, до конца службы ходил в гражданке и в тапочках.

– Повезло, – искренне сказал я.

– По телевизору говорили, упразднить хотят стройбат. Типа устаревший род войск.

– Да не, вряд ли, – я засомневался. – А кто ж им за копейки тогда строить будет?

– Гражданские, кто. Только уже по контракту и за нормальные бабки.

Чувствовалось, что отношение Юры ко мне поменялось в лучшую сторону. Взгляд стал проще и спокойней.

– А ты сколько здесь работаешь? – спросил я.

– Конкретно на загорском двенадцать лет будет. А до того в Москве копал на Хованском. Но недолго, всего год.

– А чего ушёл?

– Да порядка там нет! – сказал он хмуро. – Дирекция чурбанов набирала, азиатов. А они чисто как обезьянки. Беспокойные – мечутся, визжат, обнимаются, только, сука, блох друг у дружки не ищут! – презрительно покачал головой. – Разве можно, чтоб какие-то зверьки русских людей хоронили?

– Много вообще закопал народу?

– Не считал. Тыщи три, а может, и больше…

– Охренеть, – цифра и правда впечатляла. – И как оно?

– Нормально, – лаконично ответил Юра.

– Типа призвание?

– Какое призвание?! – он поморщился. – Просто вывожу это без последствий для психики. Не побухиваю, как некоторые, не пропускаю через себя. Короче, философски отношусь ко всему, блять…

Он подошёл к мусорному баку, тщательно затушил окурок, размазывая пепел по железному борту.

– Пойдём, – сказал. – С одиннадцати уже хороним. А мне тебя ещё, – он смачно цыкнул, – проинструктировать надо!.. А с лицом чё? – спросил с понимающей ухмылкой. – Упал?

– Да на тренировке прилетело, – соврал я.

– Бокс?

– Типа того, да…

Сразу за котельной находилась бытовка землекопов. Основательная, как на коммерческих строительных объектах, – не меньше восьми метров, из оцинкованного листа, на пескоблочном фундаменте, с тремя окошками и разведёнными по краям входами. Швеллерный каркас, рамы, двери и порожки ярко-синего цвета придавали ей почти нарядный вид. Я живал в таких помещениях, в принципе, комфортных, но душноватых. Из-за обилия пластика во внутренней отделке и стеклопакетов на подоконниках поутру собирались целые лужи конденсата.

Стены и потолок в тесной прихожей были обшиты белыми панелями ПВХ, а пол выстелен сосновой доской, потемневшей и изрядно затоптанной. Стоял талый запах подкисшей обуви. Как напирающая друг на друга толпа зевак, на вешалке сгрудились вперемешку ватники и бушлаты, у одного из рукава почти выпала чёрная вязаная шапочка, а под ней валялась похожая на дохлого голубя строительная рукавица.

За дверью смотрели фильм “Труффальдино из Бергамо”.

– Как вам только не лень!.. – пел голосом Боярского Труффальдино. – В этот солнечный день!.. В жаркий, солнечный день!.. Играть со сме-е-ертью?!

Помню, матери очень нравилась эта музыкальная комедия. Я тоже не раз её смотрел и поэтому на слух признал начальный эпизод, в котором Райкин, как Чарли Чаплин, нарезает круги по опушке, одновременно улепётывая от разбойников и сражаясь с ними.