Михаил Елизаров - Земля

– А я к заведующему, – ответил я. – Ну, к Пенушкину. Не подскажете, куда идти?

– В контору, – мужик махнул, показывая направление. – В том же павильоне, где магаз.

Я кивнул ему, пошёл по аллее мимо запорошённых клумб и приземистых, куцых ёлок. Почти сразу за моей спиной раздался отвратительный царапающий звук, от которого у меня свело скулы. Мужик, вооружившись лопатой для уборки снега, старательно скрёб дорожку от калитки к проходной. Протяжный скрежет звучал почти осмысленно, будто кто-то выкашливал железом по льду что-то трёхсложное – ругательство или проклятье.

Кладбище выглядело внушительным. Только центральная аллея, вдоль которой расположились хозяйственные постройки, была не меньше трёхсот метров. Я прошёл мимо пряничного вида часовенки, киоска, на ставнях которого было написано “Поминальная трапеза”, общественного туалета, похожего на подземный переход, трансформаторной подстанции, основательной, точно особняк, – бордового цвета щитки напоминали жалюзи.

Мне повстречались ещё двое кладбищенских работников в одинаковых куртках с голубыми вставками на плечах – как у коммунальной службы, в штанах с лентами-отражателями. Первый катил скрипучую тачку, доверху наполненную песком, второй нёс две совковых лопаты. Я на всякий случай уточнил, где контора, и тот, что с лопатами, указал на современного вида павильон с черепичной крышей – метрах в пятидесяти от нас.

– И заведующий там? – спросил я. – Пенушкин?

– Не, он в администрации сидит, – мужик ткнул рукавицей в направлении, откуда я пришёл. – Где старое здание!

Я про себя чертыхнулся на охранника, сдуру отправившего меня не туда. Развернулся, стараясь побыстрее проскользнуть мимо мерзких шкрябающих звуков, достигших своего апогея, – лопата добралась до асфальта.

Администрация находилась сразу за цветочным киоском и выставочным навесом, в одноэтажном кирпичном бараке с низкими окошками. Освещено было только одно крыло. Я пошаркал подошвами о гремучую решетку перед порогом. Взбежал на крылечко, бросив руку на перила, – все три ступеньки были в наледи. Сначала безрезультатно толкнул, а затем дёрнул на себя тугую дверь. Прошёл в тесный, точно лифт, предбанник.

Над дверной рамой нависал старотипный, как в школе, звонок громкого боя – две похожих на женские груди стальных чашки и катушка над ними. Там же помигивала зелёным глазком коробка сигнализации. Справа от двери на стене висела пробковая доска для объявлений с листами, пришпиленными яркими офисными кнопками. Я услышал голоса, открыл вторую дверь.

В коридоре было тепло и сумрачно. Под потолком тянулись переплетённые провода. Работала всего одна лампа – и та без плафона, так что виднелись потемневшие люминесцентные трубки и обметённый грязью корпус. Коробился затоптанный паркет – то ли крытый линолеумом, то ли, наоборот, постеленный поверх. Шумно гудел старый электрический счётчик. Синие на две трети стены были в царапинах и разводах, будто по ним оползали чьи-то горестные руки. Пахло рассохшейся мебелью, ветхими бумагами и санузлом.

В коридоре стояли двое. Сквозь открытую дверь невидимого кабинета клубилась голубоватая дымка утреннего света – космос мельчайших пылинок. Мужик был рослым и плечистым, в камуфляжном бушлате с капюшоном, утеплённых, заправленных в сапоги штанах, только сидела вся эта заунывная спецуха на нём куда лучше, чем на встречавшихся мне работниках. Ушлый взгляд и усы щёточкой делали его похожим на фронтового старшину. Рядом с ним приплясывала на коротеньких полных ножках возрастная девушка. Увесистый её задок обтягивала бежевая юбка, пожалуй, излишне короткая для таких внушительных телес. Глянцевые, на высоких каблуках, белые сапожки чуть не лопались в голенищах.

Она обернулась, показав наливные щёки, старательно напомаженный рот, нежную поросячью шею и более чем пышный бюст под кофточкой. Изучив меня, снова уткнулась в экран мобильника. Сказала, отчаянно сюсюкая:

– Боз-з-зечки! Какой зяинька!.. Зяинька плёсто невозьмозьный! А что это за порода?!

– Левретка, – польщённо прогудел “старшина”, захлопнул мобильник и сунул в карман бушлата.

Я протиснулся между мужиком и стенкой, потому что тот и не думал посторониться. Мельком заглянул в открытый кабинет, увидел стол с монитором, по которому кружил мотылёк “Windows”, шкаф с папками, зарешёченное окно.

– Влюби-и-илась! – ворковала толстуха. – И где ж такого зяю мозьно купить?.. Вы к кому, молодой человек? – сказала уже нормально, без умилённого кривляния. – Заказы принимаются в конторе. Это другое помещение, от центрального входа направо.

– Я к Евгению Витальевичу, – сказал я, прочитав на табличке отчество Пенушкина. Постучался. Чуть подождал. Снова постучал. Затем оглянулся.

Мужик холодно скалился, но ничего не говорил. Зубы у него оказались мелкие, точно у собачонки.

– Его тут нет, – толстушка послала насупленный взгляд из-под выбеленной чёлки. – Он сейчас в конторе. Вы по какому вопросу?

– На работу устраиваюсь, – ответил я с вежливым достоинством. – Мы с ним договаривались…

– На работу?! – мужик неприятно удивился. Подмигнул толстушке всей скулой. – А у нас, Тамара Александровна, чё, вакансии вдруг образовались? Вроде ж шестерых сократили под Новый год! – Снова посмотрел на меня. – И кем же берут? Чисто из интереса спрашиваю, – прищурился.

– Землекопом, – сказал я.

– Точно? – насмешливо усомнился мужик. – А не робокопом? – и засмеялся первым.

Смех был нарочитый и колючий. Щекастая Тамара тоже захихикала.

– Ага, – сказал я. – Земляным полицейским.

– Ну, нормас, – сказал мужик. – Нормалёчек. – В голосе его задрожала весёлая злоба. – Моих копарей, значит, в целях оптимизации штатной структуры, блять, нужно уволить. Двух озеленителей сократили, администратора…

Я понял сразу несколько вещей. Первое – профессию тут называют по-другому – на манер “бухаря”, “мытаря” или “ёбаря”. Второе – я угодил в чужой, наверняка давний конфликт.

От духоты вспотели спина и голова. Я скинул капюшон, почесал зудящий затылок. Потом сказал равнодушно-примирительным тоном:

– Мне нужно Евгения Витальевича увидеть.

– Греби тогда в контору, – хамовато ответил мужик. – Только если он ещё не ушёл оттуда. Он вроде куда-то собирался.

Получалось, прав был охранник. Я рванул к павильону с черепичной крышей. На часах уже было без пяти девять. На всякий случай набрал Пенушкина, но номер, как назло, оказался занят.

Отдельно взбесило, что, когда я уже выходил из тамбура, крашеный жиртрест Тамара произнесла, думая, что я не услышу:

– Наглы-ы-ый! Щербаты-ы-ый! Рожа разби-и-итая!..

В павильоне располагался зал с “ритуалкой”. Я узнал разноцветную продукцию “Гробуса” в пенных рюшах. Гробы, как мебель, были расставлены вдоль стен. Там же продавались венки, корзинки с искусственными цветами, образцы траурных лент, покрывала, унылые распашонки для покойников: рубашки, платья, пиджаки, жилетки.