Михаил Елизаров - Земля

– Такова природа человека, его онтологическая потребность тосковать, тревожиться. И я, кстати, не утверждала, что кладбище полностью безопасно. Иначе с чего бы вся индустрия хоррора столько веков паразитировала на могильной тематике? Я лишь хотела сказать, что смерти нет нигде, включая места компактных захоронений. И при этом она везде и во всём. Утром, когда ты завёл романтическую шарманку про поезда вечности, то сказал, что на кладбище по-другому ощущается время. Это субъективно, но верно. К примеру, в горах, на высоте, где воздух сильно разрежён, случается так называемая высотная гипоксия, в простонародье – кислородное голодание. В этом состоянии у людей отмечаются галлюцинации, тревога, страх, паника. А вот на кладбище с большинством случается… – Алина вдохнула и выдохнула носом, словно восстанавливала дыхание: – Кладбищенская гипохрония! Вот ты, например, считаешь, что у тебя два времени: биологическое и вспомогательное, которое обычные люди называют реальным. Никита тоже так думал…

По сердцу болезненно царапнуло. Я перевёл взгляд на подоконник. В кастрюльке раскинул зелёные щупальца спасённый мной кустик алоэ, который я так и не удосужился пересадить в обычный горшок.

Откуда-то взялся, потёк сладкий новогодний аромат, будто раздавили капсулу с цитрусовой эссенцией. Я огляделся в поисках душистого источника и наконец сообразил, в чём дело. Просто в моих руках невесть каким образом оказался мандарин – валялся, должно быть, на постели, а я под бойкий Алинин говорок подобрал его и сам не заметил, как принялся очищать от рыхлой, пахучей кожуры.

Алина замолчала. Я уже подумал, что она сейчас вспылит, как случалось раньше, когда ей казалось, что я недостаточно внимательно слушаю. Но ошибся. Алина благосклонно приняла очищенный мандарин. Усмехнулась и нанизала его на указательный палец, который сразу стал похож на гнома в чалме.

“Гном” раскинул в стороны ручки, низко поклонился:

– Время – удел живых, а у мёртвых оно остановилось. Прыг – секунда, скок – столетие! Кладбище – это рукотворный иллюзион чужого безвременья. Его гипохрония, как барокамера, создаёт морок пространства смерти.

– Получается, что его как бы и нет, кладбища, да? – спросил я. – Не существует?

Мандариновая чалма развалилась на две упавших половинки:

– Володя, я не пойму, ты умничаешь или паясничаешь? Кладбище, разумеется, есть, это вполне конкретное место, но оно не пространство смерти! Чувствуешь разницу? – Алина отломила дольку, отправила в рот. Продолжила, жуя: – Поэтому на кладбище находятся только живые – те, кто пришли удостовериться, что у них ещё есть время.

– Ясно, – я поцеловал её терпко пахнущий мандариновым соком алый ноготок. – Ну, а зло там хоть водится? – постарался, чтоб прозвучало как можно задорней.

– Где? – она не поняла.

– Ты сказала, что вы на Ваганьковском кладбище пытались коммуницировать со злом. Получилось?

– Нет, – мрачно ответила Алина и отправила в рот очередную дольку. – Зло – это же фундаментальная сила. До него просто так не достучаться. Нахрен ты ему вообще сдался, если у тебя нет ресурса проводить его волю. Это всё равно что какой-нибудь городской терпила будет слать устные обращения президенту через форточку и надеяться, вдруг услышат. То есть нельзя полностью исключить такую вероятность, но шансы, согласись, мизерные.

– Тогда зачем ходили?

– Особые состояния практиковали, – небрежно уточнила. – Смертвляли себя.

– Это как?

– Знаешь выражение “в гробу видал”? Я вот с детства не догоняла – кто куда смотрит? То ли я на того, кто лежит в гробу, то ли я из гроба поглядываю. Рефлексия на мёртвое и некрорефлексия в одном опыте. На этом и построена практика. Вот выбираешь себе какую-нибудь могилку, любую, не обязательно родственника или одного с тобой пола – кто приглянулся по фотографии. И посредством медитации начинаешь отождествлять себя с умершим, растворяешься в нём, останавливаешь внутренний диалог, придаёшь себе смысл, как мёртвому телу, – то есть символически умираешь, но при этом продолжаешь поддерживать и собственное “Я”. Как бы смотришь из гроба и одновременно на себя в гробу.

– И что даёт такая практика? – мне стало любопытно.

– В итоге в сознание внедряется ментальный имплант внутреннего кладбища.

– А оно зачем?

– Ну, мертвецу нужно же где-то покоиться, – Алина улыбнулась, показав жемчужно-белые клычки. – Короче, все эти интеллектуальные смертвления – путь долгий, сложный и нерациональный. А перед тобой открылась поистине уникальная возможность. Тебе, чтобы оказываться в бытии-в-смерти, даже не нужно ничего выращивать, символически умирать. Ты можешь тупо работать на реальном кладбище. Счастливчик!

– Да уж! – я невольно хмыкнул. – Повезло так повезло…

Алина засмеялась и щёлкнула меня по носу мандариновым ногтем:

– Был такой советский мультик про мальчика, который читал книжку о Гражданской войне и каким-то волшебным образом очутился в прошлом. Его встретил демонический красноармеец, патруль революции, и дал будёновку – не просто военный головной убор, а типа шапку бытия и присутствия. И отправил на задание с напутствующими словами: “Если тебе, Алёша, станет страшно, сними будёновку, и ты снова окажешься дома”.

– Не смотрел, – сказал я.

– Не важно. Работать на кладбище – то же самое, что носить будёновку, – Алина прижалась, выдохнула шёпотом: – Если будет страшно, всегда можешь снять её…

К ночи Алина вызвала такси и уехала, а я, благодарно опустошённый, завалился спать. Умиротворили меня не основательная философская взбучка и даже не постель, а простой факт, что Алина носит колечко, которое я ей подарил.

Насчёт кладбища я если и переживал, то не особо сильно, подозревая, что в итоге получится как со службой в стройбате – не так страшен чёрт. Ну, подумаешь, буду чаще задумываться о вечном, сделаюсь мудрее, в конце концов. Ведь, как сказала Алина, что такое похороны? Обычное семейное торжество наоборот, антиспектакль под открытым небом, где покойник – главная идея, но никак не прима. И во всём этом я не более чем неприметный работник сцены, двигающий туда-сюда занавес. Да и кто сказал, что присутствие землекопа на самих похоронах обязательно? Можно ведь в это время находиться в сторонке, рыть другую могилку. И не факт, что я вообще продержусь на кладбище долго…

Будильник я поставил на семь утра, чтобы к девяти без опозданий быть перед конторой Пенушкина – так мы договорились с ним по телефону. Алина перед отъездом объяснила, как лучше добраться до Нового кладбища. Один из вариантов был пешком, но мне совершенно не хотелось пользоваться дорогой, которой я раньше ходил в “Реквием”, хотя от мастерской до кладбища было рукой подать.