Михаил Елизаров - Земля

Юра остановился. Перед нами было неровное поле – всё в рытвинах и буераках. Высохший заиндевелый бурьян гнилыми стрелами торчал из сугробов. Справа, едва различимая из-за снежной взвеси, тянулась бурая лента трассы. С другой стороны, похожие на спичечные коробки, виднелись домики – окраина Загорска или какой-то посёлок.

Пограничные могилы были совсем свежими – заваленные цветастыми венками. Деревянные кресты времянок напоминали мачты, с которых ветром сорвало флаги и паруса. Могилы постарше, уже прибранные, выглядели как рубцы или швы, наложенные грубым стежком. От них тянуло мёрзлыми, комковатыми внутренностями потревоженной земли.

Юра вытащил “шахтёрку” и за пару быстрых минут расчистил от снега нужную площадку. Затем, вооружившись рулеткой, принялся размечать землю. Тщательно промерив отступы от соседних могил, взялся за топорик.

– Так всё строго? – спросил я.

– А ты думал!.. – Юра мастерски, с двух ударов, загонял колышки. – Каждый метр на учёте.

Начинали помаленьку коченеть ноги.

– Мне кажется, или на этом месте реально земля холоднее? – спросил я.

– Не кажется. Гниение – оно типа пола с подогревом. А это новый квартал, мертвецов мало. Плохо отапливают…

С неба сыпал и, не долетая до земли, таял снег, брызгал по лицу крошечными ледяными иголочками, оседал белой искристой пылью на воротнике и рукавах бушлата.

Юра покончил с бечёвкой, поднялся.

– Кладбищенская земля – особая. В дом её приносить не нужно, поэтому обязательно сменка нужна. На старых кладбищах это вообще железное правило, там всё насквозь пропитано трупными выделениями. Здесь в поле земля более-менее чистая. Но принцип один: поработал – переоделся. И ещё совет на будущее – термос с собой бери, горячего хлебнуть. А вот алкоголь не рекомендую.

– Да я и не пью…

– И повторю, могила – не канава. В ней человеку типа до Страшного суда лежать. – При этом он иронично двинул бровью, и я сразу понял, что Юра неверующий. – Выглядеть она должна достойно. Конкретно тут будут хоронить пятнадцатилетнего пацана.

– Опыт имеется, – успокоил я. – Справлюсь.

Вытащил из тачки “машу”, вскинул на плечо.

– Землю вынутую складируй аккуратно. Не сыпь особо на соседние могилы…

– Юр, а можно только могилу копать, а на похоронах не присутствовать?

– А чё так? – он подкурил из горсти. – Нервишки бережёшь?

– Да не то чтоб…

– Ссышь на чужое горе посмотреть?

– Да кто ссыт?! Просто…

– Ты копаешь, – с расстановкой произнёс Юра, – и ты закапываешь. По ходу пьесы ещё следишь, чтоб в могилу никто из родственников не кинулся. Когда молодёжь хоронят, мамашек только успевай ловить!.. А вот гроб опускать тебе пока не обязательно, чтоб случайно не напортачить, не перевернуть. Но там, в принципе, ничего сложного, просто синхронно опускать, и всё.

– Понятно, – хмуро бросил я. – А ты, стало быть, привык.

– Это не привычка, – сказал он, посапывая сигаретой. – Если задержишься здесь на годик, поймёшь, о чём я. Вот дядя Жора всех подряд жалеет, потому и пьёт. А я просто работаю… Как закончишь, иди в бытовку отогреваться. Дорогу найдёшь, заблудиться здесь сложно. А топорик себе оставлю, не против? У тебя вон своя гильотина имеется.

Юра в две быстрых затяжки докурил, потушил окурок, но бросил его не в ближний сугроб, а прям в тачку.

– Тут не мусорим, – пояснил.

Я дождался, когда его спина, превратившаяся за беспорядочным строем времянок в мелькающие синие лоскуты, скроется, исчезнет.

Я стоял посреди зимней пустоши. Где-то очень далеко, за километр от меня, катила фура с серебристой, как дирижабль, цистерной. Высоко над ней сквозь серое марево туч белым пятном проступало солнце.

Мной овладело мрачное умиление: “А ведь, пожалуй, я сейчас на границе живого и мёртвого”. По сердцу растеклась тревожная истома. Я перевёл взгляд на запорошённый овражек. Стены его поросли какой-то свалявшейся шерстью, а сам он напоминал разорённую могилу.

Никакой границы не было и в помине – кладбище уже давно проникло в эти не засеянные трупами гектары, заполнило их своей медленной отравой. Ничего не существовало, кроме бледных снегов и костлявой флотилии могил.

– Это всё уже случалось со мной, – прошептал я. Накатившая умиротворённость смахивала на дежавю. Впрочем, я всегда рылся – в себе, в людях, в земле…

Вспомнил Алинины слова, что кладбище – место, а не пространство. Вздохнул, замирая: “А вдруг всё-таки пространство? Внизу, под землёй, или чуть повыше крестов и могильных плит?”

С поля остужающе дохнуло одиноким простором. Я достал мобильник и глянул на часы – четверть одиннадцатого. Следовало приниматься за работу.

Подошёл к натянутой бечёвке. С силой вогнал лопату. Она воткнулась на четверть штыка. Хороша “маша”!..

Я быстро взрыхлил периметр могилы. Земля на глубину штыка была чёрствой, с ледком, а дальше становилась по-песчаному податливой.

“До пяти управлюсь”, – приказал я себе. И закончил могилу досрочно, к четырём.

В целом я остался доволен первым рабочим днём. Никакого бетона времён войны не попалось, только обычные скользкие булыжники, похожие на маленькие деформированные черепа. Я сложил их потом щегольской пирамидкой.

Два метра вглубь я не копал, решив, что с избытком хватит и уровня моего лба. Но чтоб Юра не подумал, что я лентяй, взамен соорудил над могилой аккуратный бруствер.

Весь мой рабочий день я прислушивался к кладбищу. Почему-то казалось, что непременно должны слышаться звуки траурного марша Шопена – духовая какофония с лязгом литавр, как в кинофильмах. Но оркестры не звучали. Наоборот, было очень тихо, разве иногда драли горло зычные воро́ны.

Я прикладывался к безмолвию и левым, помрачённым ухом на предмет чего-то странного, потустороннего, но ничего не услышал, кроме белого шума природы – ветра, снега. Если кладбище и было частью великого смертного Океана, то в этот день там царил штиль. Разлёгшись на своих двенадцати гектарах, оно забылось в величественном загробном сне. Я подумал ещё: “Интересно, каково на кладбище, когда его штормит? Выходит ли из берегов, докуда простираются его земляные волны…”

Я вернулся в бытовку. До сумерек было далеко, хотя в сером небе, похожем на заезженный каток, уже прорезался месяц.

В подсобке я в отдельный угол сгрудил инструмент: три лопаты, лом и кайло. Прихватил черенки проволокой – моё! Затем переоделся, заварил в кружке отдающий опилками “липтон” и сел ждать, когда закончатся все запланированные на сегодня погребальные церемонии.

К пяти часам стемнело. Подтянулись копари. Сурена среди них не было, зато присоединились двое благоустроителей – те, что повстречались мне утром возле входа. Звали их Саша и Игорь. Они помимо уборки и прочих подсобных работ ещё и копали.