Михаил Елизаров - Земля

Пару раз пыталась вывести меня на откровения – каково это жить в credo, quia absurdum. А мне реально нечего было рассказать, кроме давней детской истории про побег из лагеря. И я действительно не видел в моих часах ничего, что можно было бы провести по параграфу “трансцендентного”. Они были скорее необременительным императивом.

Конечно, я часто думал о Никите и его биологических часах, убежавших вперёд земного времени на месяц и несколько дней. Углубляясь в очередную могилу, воочию представлял, как Никита, подобно герою рассказа Эдгара По, опускается по медленной январской спирали в бездонный Мальстрём небытия. Но в этом не было мистики, а только скоблящая душу тоска пополам с надеждой – вдруг всё ещё обойдётся.

Приглядываясь к Антону, я понимал, что похоронный мир для него не просто заработок, а ещё тайна и, возможно, порок. В нём тоже чудилась “сложность”.

Мы вместе вышли из администрации. Антон возвращался в контору, у него рабочий день был до восьми, а я собирался домой.

– А как же покойники? Они не смерть, по-твоему? – спросил Антон.

– Нет, конечно! – сказал я снисходительно. – Труп – это форма без содержания. Внутри него нет ни жизни, ни смерти. Точнее, какая-то жизнь, может, и есть, но это побочная флора разложения: жуки всякие, черви.

– А где смерть? – Антон словно умилялся чему-то.

– Умерев, мы расстаёмся не только с жизнью, но со смертью. Поэтому она нигде.

Мне показалось, что это прозвучало исчерпывающе. Антон промолчал, и я бонусом кинул:

– Больше скажу: чем ближе к кладбищу, тем дальше от смерти!

Не успел я порадоваться, что так удачно ввернул Алинин умнячок, как Антон попросил:

– А поконкретнее можно?

Когда Алина мне всё это разжёвывала, то приводила в пример песню Гребенщикова “Елизавета”. Песня ещё нравилась Тупицыну, у которого в бардачке среди всяких “Пикников”, “Зоопарков”, “ДДТ” и прочего отечественного олдскула валялся и пиратский компакт с “Русским альбомом”.

Алина здорово объясняла. Я почти понял фишку про “молчание трупа и говорение смерти”, но кто-то ей позвонил, и она отвлеклась…

– Может, помнишь, у БГ был трэчок? – я решился. – Там строчка: “Делай что хочешь, но молчи, слова – это смерть”.

– Не, – сморгнул Антон. – Я другое слушаю.

– Не принципиально… – небрежно сказал я. – Вот жизнь бессмысленна, да? Но только пока смерть не придаст ей законченность, а стало быть, и смысл.

– С этого момента подробнее, – сказал Антон.

– Получается, смерть – вообще единственная возможность какого-то смысла.

– И?.. – вперился Антон.

– Мы же словами говорим! А они не просто бэ-мэ. В них содержится смысл и, соответственно, смерть, которую мы как бы допускаем в мир посредством разговора! Поэтому и поётся в песне: молчи, слова – это смысл, то есть смерть!..

Антон покачал головой:

– Не, ты другое сказал: чем ближе к кладбищу, тем дальше от смерти. Обоснуй!

От умственного напряжения у меня вскипели уши.

– Говорю же, смерть внутри любого смысла!

– И чё?..

– А труп – он как слово, утратившее значение. Смерть разыменовывает всё, к чему ни прикоснётся, помещает в смысловое добытие или небытие. Поэтому на кладбище не смерть, а остатки молчащих смыслов.

– И почти всегда тихо, – сказал Антон. Потом засмеялся: – Короче, понял. У тебя философия, а не некромантия. А я уж, признаться, подумал, что ты тоже из этих…

– Каких? – спросил я, отдуваясь, как после кросса.

– Они по-разному себя называют: смертоведы, смертолюбы, танатики.

– Впервые слышу! Кто такие?

– Разный народец на кладбище тусит. Как ты догадываешься, не только родственники усопших.

– А кто ещё?

– А то не знаешь? – он задорно, во все глаза, удивился. – Колдуны и колдовки, ведьмы и ведьмаки, чёртознаты, сатанисты, некроманты, вудуисты, язычники всех мастей. Ну и, конечно, шизики ещё всякие, извращенцы, повёрнутые на трупах, могилках, – он тонко, как девочка, захихикал. – Хотя вся эта пиздобратия, по большому счёту, шизики и извращенцы. Даже те, кто считают себя нормальными. Такого, бывает, насмотришься!..

– Колдовка – это от “колдырить”?

– От “колдовать”. Жаргон у них такой. Вы ж тоже вроде землекопами проходите по бухгалтерии, а сами себя называете “копари”. Где-то говорят “копщики”. Но суть-то одна: могильщики.

– Только что-то я никаких колдовок и некромантов тут не встречал, – заметил я.

– Ты без году неделя на кладбище, – резонно ответил Антон. – Вот ты в котором часу домой уходишь?

– Как могилу выкопаю, так и ухожу. Около половины пятого.

– Именно. А эти товарищи преимущественно ночные, как совы! Это ещё что. У нас до последнего времени было относительно тихо. А сейчас поприжали школоту на московских кладбищах, и они рванули в Подмосковье. Или в провинцию. Паломничество просто!

– И что ж они делают? Жертвоприношения устраивают? Поклоняются дьяволу?

– В том числе.

– А ты сам видел? – я невольно перешёл на полушёпот.

– Если лично не участвуешь в ритуале, то лучше не подглядывать, – произнёс Антон с важностью. – Не рекомендуется. Это как на сварку без защитных очков. Просто я в курсе, где что происходит.

– И прям реальные сатанисты?

– Они с разными сущностями взаимодействуют, не только с Сатаной. Хаос, астрал, демоны и бесы, мертвецы, лярвы…

– А лярвы – это что?

– Их колдуны сами создают для конкретных нужд. Допустим, натравить на жертву свою. Если после лярву не рассыпать, она продолжает жить, крепнет и обретает самостоятельную силу, имя.

– И что, прям каждую ночь шабаш творится?

– Не каждую. И почему шабаш-то? Просто обряды, ритуалы. На полнолуние у нас обычно аншлаг-аншлаг, хе-хе!.. У них же не дни недели, как у всех, а лунные сутки. По ним и ориентируются. Хотя и днём тоже наведываются. Пока светло, с могилок свечки собирают, печеньки, конфеты, водочку из стаканчиков сливают. Землицы кладбищенской, понятно, не забывают набрать. Ну, и попутно порчу наводят.

– Порчу? – я не поспевал.

– Ну да, на похоронах! Первое ж дело подложить что-то покойнику в гроб: фотографию или личную вещь.

– Свою?..

– Да нет же! – он вытаращился на мою вопиющую недогадливость. – Врага! Того, на которого наводят! Или, наоборот, стараются по-тихому стянуть что-то из гроба: венчик, образок. Прикидываются для всех дальними родственниками или знакомыми, а когда начинается прощание, они незаметно суют или же утаскивают, что им надо. – Заметив мой взгляд, спросил с удивлением: – Неужели тебя Юрец не предупреждал тщательно следить за этим?! Не позволять посторонним в гроб ничего подкладывать?!

– Разве только мамаш ловить, чтоб в могилу не кинулись на нервяке… А-а! Юра про каких-то “трагиков” рассказывал! Которые приходят порыдать на чужих похоронах. Не сектанты, а юмористы, в общем.