Михаил Елизаров - Земля

– Переводится как “утреннее сияние”. Символ мимолётности человеческой жизни. И что тебя смущает?

– Зачем это? – спросил я. – Такая фотография?

– А что непонятного? – Алина будто удивилась. – Логично же, что сначала снимают какой-нибудь пейзаж, а потом еблю и смерть. Вот и с кино та же история. Вначале поезд, затем порнуха и похороны. Ты пойми, человечество ведь больше ничто по-настоящему и не занимает!..

– Это понятно, – сказал я. – Но своих умерших родственников зачем фотографировать?

– На добрую память… – Алина, листая, замерла на странице с изображением трёх сестёр в чёрном. – Видишь, – ткнула, – очень легко понять. Покойница в центре сидит.

– Губы поджаты и взгляд стеклянный?

– У всех стеклянный, – сказала Алина, любуясь. – Раньше съёмка требовала долгой экспозиции, а самым неподвижным на фотографии закономерно оказывался покойник. У этой сестры лицо резче.

Я помялся:

– Вот интересно, что в комментариях сказали составители альбома? Какое у них было объяснение этому?

– Не помню, давно читала. Вроде ничего особенного, просто историческая справка.

– Я пытался, но… – удручённо дрогнул плечами, – никак. Ты переведи мне, – попросил, – хоть вкратце. В общих чертах…

Алина изобразила на лице ленивое уныние, но всё ж отлистала до послесловия, чиркнула алым ногтем под первой строчкой:

– Вот пишут… С момента своего появления искусство фотографии было связано с темой смерти… – ноготь пополз вниз. – Фотографии приписывали тайные силы… Считали, что технический процесс созвучен алхимическим опытам… Первые изображения на амальгаме, образующейся при взаимодействии серебра и паров нагретой ртути… Алхимия и бла-бла… Скрытое становилось видимым при проявлении… Фотография сразу осознала свою мистическую природу… – Зевнув, перевернула страницу. – Была средством проникновения в мир потустороннего… Возникло целое направление – спиритическое… – Она оторвалась от альбома: – То есть считали, что при помощи фотографии можно запечатлеть невидимый глазу мир духов и призраков. Модное шарлатанство того времени… – Указательный ноготь снова заскользил по странице. – Дальше про дагерротипию… Что по принципу отражения в зеркале… Амбротипия… Ранний тип фотографии, когда негатив изготавливался на стекле, а чтобы проявился позитив, нужно за стеклом поместить чёрную поверхность… – Перелистнула и хныкнула. – Володя, плиз, я заебалась…

– Ну, пожалуйста, – я молитвенно сложил руки. – Ведь пока ничего не понятно! Не надо всё подряд – хотя бы выборочно!..

– Ладно… – Алина сжалилась. – Где я остановилась?.. – Ноготь снова впился в страницу. – Уже в первые годы возникла традиция создания посмертных снимков… бла-бла… Появление и распространение фотографии по времени совпало с… – она замолчала, шевеля губами. – Э-э-э… Короче, пишут, что в европейском обществе изменилось отношение к смерти, она перестала быть тем, чем являлась раньше…

– А чем она являлась раньше?

– Ну, самым значительным событием, – сказала Алина. – Сложно по-русски сформулировать… – снова уткнулась в текст. – Смерть в традиционном понимании придавала человеческой жизни авторитет и достоинство… Являлась героическим актом… Тут цитата… – чуть замешкалась, подбирая слова. – Кризис христианства привёл к трансформации не только социальных, но и сакральных позиций смерти… Короче, идея такая. Когда религия сдулась, то область таинства, соответственно, на утраченную долю сместилась в зону фотографического образа.

– Не понимаю, – признался я.

– Ну, смерть, она же типа в двух ипостасях! Как явное и как таинство.

Я помотал головой:

– Опять не понимаю.

– Элементарно же! Посмертная фотография воспроизводила не смерть, а новый образ смерти, изображённый как жизнь! Такой художественный суррогат потустороннего. Отсюда и открытые глаза, кронштейны для поддержки туловища в стоячем или сидячем положении.

– Всё равно в этом что-то неправильное, – сказал я упрямо.

– Почему же? – Алина улыбнулась. – Всё чинно, прилично. Даже трогательно. По-своему.

Крутилась невнятная мысль, что умильное вальсирование с трупом ничем не лучше плясок на костях, но говорить это вслух я не стал.

– Кстати! – Алина резко поставила чашку, так что пролилось на скатерть. – А помнишь фильм с Николь Кидман “The Others”? В нашем прокате назывался “Другие”. Ну, видел же наверняка! Мать с маленькими дочерью и сыном живут одни в огромной усадьбе, ждут отца с фронта, а к ним приходят наниматься няня, садовник и кухарка. А в конце выясняется, что слуги на самом деле мертвецы, которые пришли рассказать Кидман и детям, что те умерли и стали призраками. А кого они принимали за призраков – это новые жильцы, они же участники спиритического сеанса во главе со слепой старухой-медиумом.

Я когда-то смотрел этот фильм. В нём не было ничего из ряда вон страшного – атмосферный хоррор, но я, однако ж, старательно вымарал его из памяти, точно это было старое унижение или детский кошмар.

– Там эпизод, когда Кидман в чулане обнаруживает альбом с фотографиями. На них люди с закрытыми глазами, будто спят, но сразу понятно, что дело тут нечистое.

– Точно, – подтвердил я мрачно. – Они на неё тоже произвели херовое впечатление.

– Как думаешь, почему? – Алина, пролистывая, наткнулась на анатомический снимок. В комнате с кафельными стенами вокруг стола сгрудились прозекторы – степенные, усатые мужчины в фартуках, с нарукавниками. Перед ними лежал голый обезглавленный труп, а рядом – его измождённая бледная голова.

– Возможно, – косясь на снимок, предположил я, – она заподозрила что-то про себя? Что мертва?..

– Тепло, – подзадоривала Алина, – почти горячо! Но если ты ещё хорошенько подумаешь, то поймёшь, что на всех без исключения фотографиях мёртвые люди. Не только на посмертных.

– Согласен, – сказал я со вздохом. – Разницы никакой. И живые и мёртвые на старых фотографиях к нынешнему времени одинаково мертвы.

– Ладно, – Алина захлопнула альбом и посмотрела на меня как на безнадёжного. – Так тоже можно интерпретировать…

– Ну а что? – с некоторой обидой спросил я.

– Ничего, – улыбнулась. – Спать пора.

– Или ты имела в виду, – я уже не мог уняться, – типа жизнь – кинематограф, смерть – фотография? – вспомнилась вдруг чернаковская фраза.

Алина, стоя в дверях спальни, оглянулась:

– Сам придумал или услышал где-то?

– Один знакомый шутил, – я решил не вдаваться в подробности. К чему ей было знать, что директор “Гробуса” этой философской красивостью пытался кадрить загадочную девушку Машу из медэкспертизы.

– А меня опять мажет! – Алина засмеялась – пьяно и нежно. Её повело, и она ухватилась за косяк. – Кипяточек отлично лёг на старые дрожжи!..