Михаил Елизаров - Земля

А непослушный сынок крутил пропеллером ушанку из овчины, и ветер порошил снежинками его лёгкие русые волосы. Я с удовольствием заметил, что на нём валеночки и вообще он одет как ребёнок из советского ретро – клетчатое пальтецо, синий шарф.

Приехала маршрутка с зелёными огоньками в окнах. Это светились лампочки новогодней гирлянды, украшающей салон изнутри. Я сел на свободное кресло, пристроив в ногах пакет с книжками. Удивительно, но покинутое кладбище передавало мне прощальный привет: приставленный к задним дверям, стоял венок – точнее, овальный еловый каркас без украшений и лент, похожий на надувную лодчонку.

Этот нелепый венок, впрочем, спровоцировал неприятную мысль – а с чего дядя Жора взял и “просватал” за меня кладбищенскую лопату? И вообще, не тайный ли это намёк от высших сил и могильной ноосферы?

Я вдруг заметил, что водитель у нас однорукий. На месте правой свисал заправленный в карман тужурки пустой рукав. Держался он, однако, с лихостью. Когда захлопнулась дверь, воскликнул задористо:

– Ну чё, народ?! Вы едете или я везу?! – при этом так резко дёрнул с места маршрутку, что еловый нолик от рывка встал на ребро и покатился было по салону.

– Мы едем! – радостно отозвался рядом со мной голосок ретромальчика. Его розовощёкая мама сидела возле окошка в тающей шубке, искристом платке.

Мальчик доверчиво сообщил старику с переднего кресла:

– Это моя мама!..

У старика оказался порченый профиль садиста.

– Нет, моя, – он молниеносно улыбнулся шубке и шапке, мол, шучу, затем снова насупился. – Моя мама!

– Моя же… – мальчик аж опешил от такой наглости.

– Нет, моя мама! – упорствовал старик. Веко на глазу у него было полуопущено, от чего взгляд получался глуповато-косой.

– Моя мама!..

– Моя! – троллил ребёнка старый дурень. Бессовестно и монотонно. – Моя!..

– Мама, ну скажи ему!

Так они препирались до центра. А я думал, как рассказать Алине, что я с нынешнего вечера отставной похоронщик.

– Блять, ну что за гады, а?! Пиздец! Володя, я от них в шоке!..

Пока Алина со смаком на все лады бранилась, я облегчённо вздыхал и поддакивал: именно так, дорогая, кто бы мог подумать – не помнящие добра гады…

Открылся я лишь на третий день после моего скоропостижного увольнения. Вообще-то думал сразу сказать как есть, но в тот вечер Алина пришла совсем не в духе. Я запаниковал и решил не торопить события. Вместо тягостных признаний развернул для неё заготовленный листок с кроликом.

– Надо же!.. – она хмыкнула. – Какой занятный сигил…

Долго разглядывала рисунок, затем снова сложила вдвое и убрала к себе в ящик письменного стола.

– Умничка, – чмокнула меня в щёку. – Не поленился зарисовать, спасибо.

– Не за что. – Я просиял и сразу переспросил: – А сигил – это?..

– Печать магическая. Проще говоря, графический код доступа к какому-то конкретному потустороннему ресурсу. Типа иконы, только для общения с сущностями иного толка. Да ты видел сто раз в фильмах! “Сонную лощину” с Деппом смотрел? Пентаграмма в круге – самый распространённый сигил.

– И кого же вызывают при помощи такой печати? – я кивнул на мой листок.

– Очевидно, Великого Хтонического Кроля.

Я видел, картинка с могилы её взволновала, просто она сразу скомкала эмоции. Позже я убедился, что не ошибся в своей оценке – сатанистский кролик явно пришёлся ко двору…

Первый безработный день прошёл в тягучей маете. Я почему-то был уверен, что, узнав о моём увольнении, Алина с возмущением заявит, что я не оправдал её доверия, не смог удержаться на кладбище, и поэтому между нами всё кончено.

Я слонялся по комнатам, репетировал предстоящий разговор, подыскивая для себя хоть какие-то оправдания, которые воображаемая Алина немедленно разносила в пух и прах. Она (то есть я сам) беспроигрышно заявляла, что я испортил ей жизнь: она жила с Никитой и горя не знала, а теперь нет ни денег, ни перспектив. К вечеру я довёл себя до такого состояния, что принялся заранее собирать сумку, готовя себя к скорому возвращению в Рыбнинск.

Алина вернулась в кислом настроении. Я, пытаясь развеселить её, сказал:

– Забыл рассказать, как расшифровывается “морг”.

– М-м? – спросила. – И как же?

– Место окончательной регистрации граждан!

– Морг происходит от французского слова morgue . А это шуточка на уровне тупого КВНа… – буркнула. – Откуда в коридоре эта ёбаная грязища!..

Я понял, что только усугубил ситуацию, и выдумал выходной. Алина повела удивлённой бровью, но, ничего не уточняя, приняла мою отсрочку.

Следующее утро я провёл в изнурительных думах, как выкручиваться из дурацкого положения, в котором очутился. Мелькнула бредовая идея взять первую подвернувшуюся работу, а Алине говорить, что продолжаю трудиться на кладбище. Вспомнилось и объявление на двери в каком-то полуподвальном “мини-маркете”, куда требовался грузчик с зарплатой в пятнадцать тысяч.

Воодушевлённый собственной глупостью, я быстренько оделся и побежал наниматься. На свежем воздухе чуть поостыл, перешёл на задумчивый шаг. Возле зелёной с опалёнными краями урны, что стояла возле входа в магазин, я увидел деловитых голубей и хлебные корки с исклёванным мякишем.

Именно эти коричневые корки отрезвили меня: пока что я просто тянул время, но в этой бессмысленной изворотливости хотя бы не таилось большого греха. А вот шахеры с работой, которые наверняка с позором раскроются, предстанут в глазах Алины откровенной ложью…

Я, стараясь не глядеть на объявление про грузчика, спустился вниз, купил сразу шесть пятилитровых баклажек и поплёлся обратно, обещая себе вечером обо всём рассказать Алине.

Вода приятной тяжестью оттягивала предплечья – по баклажке на каждый загнутый крючком палец, указательный, средний, безымянный. Я шёл, чувствуя, как они понемногу немеют от груза. Рукава бомбера чуть задрались, и мороз колюче холодил снежинками оголившиеся запястья.

Такие же леденящие браслеты совсем недавно захлёстывал на моих руках низкий, с позёмкой, кладбищенский ветер, когда я, стоя по грудь в могиле, выбрасывал лопатой наружу холодную, крупчатую землю. Потом согревался чаем из термоса. На морозе ободок стакана быстро холодел и начинал смешно прилипать к нижней губе…

Квартира на Ворошилова всем была хороша: две просторных комнаты, коридор с прихожей, большая ванная, туалет, в котором при желании можно вытянуть ноги. А кухня подкачала – узкая, высокая, как колодец. В двухметровом окне открывалась только нижняя часть, верх заканчивался витражом. Напольного пространства кухни едва хватало для газовой плиты, мойки и складного столика. Холодильник стоял в коридоре.

Но именно на этой тесной кухне мне было уютнее всего. Пока булькала кастрюля с пельменями и медленно запотевало окно, я полистывал “Мистику Третьего рейха”. Пообедал и вспомнил, что собирался побриться. В ванной перед облупившимся овалом зеркала изучал рыжеватую, редкую щетину на подбородке, набросок усов – “грязь под носом”, как говаривал старшина Закожур…