Михаил Елизаров - Земля

– Нет, не понимаю.

– Чтобы не бояться атрибутов смерти – вида плоти, запаха. В первые разы организм погружению очень противится. А когда с выходами всё ок, от медитаций на трупах переходят к более сложным техникам, типа прорастания в потоки. А тебе всё легко даётся! Просто на блюдечке с траурной каёмочкой!

– Что даётся? – я не понял. – О чём ты вообще?!

– Клад-би-ще, – произнесла по слогам.

– Да меня уже тошнит от него! – И добавил: – Вот честно, я своё будущее другим видел!

Тут я слукавил, потому что ничего такого конкретного я не представлял. И в прежние, и в нынешние времена я просто жил, надеясь, что однажды моя жизнь сама собой чудесно наладится и наступит долгое, до горизонта событий, безликое счастье.

– Да?! А ты никогда не задумывался, Володя, что у тебя просто не было другой дороги? Взгляни на свою жизнь! Всё одно к одному. Даже армия. И Никита с “Реквиемом”. Он тебя, кстати, не собирался к себе забирать, точно знаю. А как увидел – бац, и перещёлкнулось! Только не у него в мозгах.

– А где же?

– В пространстве смертной ноосферы! Среда кладбищенская тебя увидела и втянула. Приняла как родного! Как ты за два месяца продвинулся! Не удивляет, не настораживает?!

От этих слов у меня похолодело в желудке и часто-часто застучало перетрусившее сердце. Хоть я и надеялся, что это лишь ловкая манипуляция обстоятельствами, но возразить было нечего.

– Больше скажу, – нагнетала Алина. – Когда Никита затащил меня к вашему отцу и я впервые увидела тебя… Сперва подумала – боже, какой шизоид! А ты на меня ещё вытаращился. И такая некруха от тебя попёрла! У жрецов Сета и близко ничего подобного не чуяла! – продолжала взахлёб. – Даже у внутренних адептов из Девяти углов – а они те ещё маньячины, на каждом минимум по два ритуальных трупака!.. – Перевела дыхание и закончила уже спокойно: – Володя. Я это всё сказала не ради лести или комплиментов. Кладбище – это явно твоё! Прими и смирись!..

Слова Алины произвели на меня угнетающее впечатление. И я впрямь бог знает что о себе вообразил. Но спустя всего несколько дней призванный-избранный могильщик с невиданными перспективами был уволен, не проработав на кладбище и трёх полных недель!

Сперва я, конечно, испытал несказанное облегчение – прогнозы о моей “прирождённости” не оправдались! А потом озадачился, что же мне теперь сказать Алине. Я не сомневался, что она ужасно разозлится, узнав, что меня погнали.

А произошло всё просто и обыденно. День как день: заглянул поутру в бытовку, вписал себя в свежий лист-заказ. Переоделся, загрузил тележку инструментом и покатил на участок.

В этот раз могила предстояла ничейная – просто яма впрок на отведённом участке. Я выкопал уже больше полдюжины таких, и по внутренним ощущениям с безымянным форматом мне работалось легче. Даже не потому, что это был в некотором смысле черновик могилы и разрешалось чуть схалтурить. Я и не халтурил, но морально не так давило осознание, что непременно завтра здесь найдёт последний приют очередной покойник Загорска.

По соседству копал Костя Бондарь. Он трижды навестил меня, чтобы поболтать и разжиться кипятком. Я протягивал ему полный стаканчик-колпачок, он маленькими глотками пил, затем, по-мужицки складывая пальцы прищепкой, высмаркивался на кусты, крякая:

– Прогрелся, и сопля пошла…

Напоследок Костя от души повеселил, когда, ленясь идти к туалетным кабинкам, захрустел по снежку в дальние буераки со словами:

– Срать да родить нельзя погодить!..

Земля попалась неожиданно тугая: с глиной и бетоном, а до того я ни разу на него не натыкался, хоть и трудился в основном на проблемных участках. Чтобы подстегнуть себя, загадал: если управлюсь до четырёх, то с Никитой всё будет хорошо. А кладбище будто хотело досадить мне напоследок, показать свои непроходимые недра.

Поначалу я налетел на ископаемый угол, оказавшийся малой частью какого-то исполинского обломка, словно заброшенного сюда катапультой со стен Минас Тирита. Мне ещё здорово повезло, что могила пролегла рядом с бетонной глыбой и пришлось разбивать только несколько выступов, причём один был трухлявым, а вот следующие оказались твёрдыми, как базальт. От ударов электрическая дрожь бежала по фибергласовой рукояти кайла, обжигая зудом кожу ладоней.

Потом опять не повезло, потому что дном могилы вынужденно стала часть разгромленного фундамента – на этом месте, видимо, находился дот или другое основательное укрепление. Я это понял, когда “маша” несколько раз душераздирающе заскрежетала по непроходимой каменной поверхности. Но это уже случилось на той глубине, которую можно было считать нормой. Я чуть притоптал плиту землёй и посчитал работу выполненной.

Вернулся, аккуратно сложил в подсобке лопаты, прошёл в нашу комнату хлебнуть чайку. Там основательно пахло разогретой едой и дядей Жорой – то есть несвежим телом и перегаром. Но кроме прочего меня ждал Юра. Выражение лица у него было полуехидное, одна бровь круто изогнута, словно гимнастка, вставшая на мостик.

– Чтоб ты понимал, я к вашим делам отношения не имею. Сходи к Евгению Витальевичу и сам разберись!

– К кому? – я уже благополучно позабыл имя-отчество Пенушкина. Юра всё равно его иначе как Пенкиным не называл.

– К заведующему!

– А чё такое? – поинтересовался я.

Юра уклончиво ответил:

– Ваши с ним дела!

– В конторе он?

– В администрации. – Помолчал и добавил: – Приехал ещё Мултановский.

– Очень странно… – светским голосом удивился вместо меня дядя Жора. – Что же им понадобилось?

– Тебя не касается! – резко сказал ему Юра и повернулся ко мне. – Сходи, не тяни! – повторил. – Чтоб не было испорченного телефона!

Сердце возбуждённо стукнуло. Я почувствовал, что моя работа на кладбище подошла к концу. Отставил чашку и пошёл обуваться.

“Как неожиданно и быстро”, – думал я, шнуруя кроссовки.

В тамбуре на полу даже ещё не успели до конца растаять грязно-ледяные ромбики, оставшиеся после ребристых подошв моих рабочих ботинок.

В коридоре администрации было сумрачно и призрачно, точно в посмертном туннеле, со звенящим люминесцентным светом в конце. Шелестели трубы, негромко барахлил старый электросчётчик, хлопотала крылышками залётная моль.

Хмуренькая, в пепельном ангорском свитерке Малышка-Центнер, супясь из-под чёлки, запудривала мешки под глазами. Возле вешалки, похожие на оторванные рукава, расплескались её замшевые ботфорты мышиного цвета.

На письменном столе рядом с монитором дымилась чашка с умильно-глупой картинкой: медвежонок держит в лапах большое алое сердце. Пахло сладким парфюмом и кофе.

Я вальяжно привалился к косяку двери, спросил заговорщицки: