Владимир Шапко - Семь повестей о любви

Дачи от света ползущей, переваливающейся машины словно разом слепли и закрывались ветвями деревьев.

Потом свет дрожал на длинной штакетниковой ограде, точно подожжённый пылью. Старикан поспешно выставлял из кабины свои негнущиеся резиновые сапоги. Туголуков заглушил мотор, выключил свет.

Дом или сарай еле угадывался в глубине участка.

Все-таки это оказался дом. С глухой высокой стеной, вдоль которой шли, задирали ноги. С печной трубой вверху. Со стилизованным под Ригу флюгером над ней. Уснувшим, да так и оставшимся чернеть в небе.

Хозяин начал на ощупь ковыряться в замке ключом. Внутри включил везде свет. Дом состоял их кухни и двух комнат. Была обжита, казалось, только кухня. Во второй комнатке, тоже совершенно пустой, как и первой, у белой стены почему-то стояла пышно застеленная односпальная кровать… С пампушками на высоких железных спинках и кружевным подзором, – похожая на… могилку.

Туголуков повернулся к старику.

– Это кровать жены, – сказал старик. – Я её уберу. Если вы купите дачу.

Он по-прежнему был застёгнут до горла. Но стоял без кепки. Обнажённая голова его походила на пятнистую фасолину.

Ночевал Туголуков в машине. От духоты опустил на дверце стекло. Долго не мог уснуть. Словно слепцы за поводырем, теснились по небу звёзды.

Проснулся рано. От тесноты, от неудобства положения затекли ноги. Еле выбрался из машины. Разминался возле неё. Восход походил на вылезающие шкуры зебр.

Старик, видимо, давно сидел возле дома. С отпущенным каким-то лицом – будто с лопатой. Уже в пыльнике своём. Точно приготовившись уезжать. Увидел Туголукова, заспешил навстречу. Показал ему на коричневый домик в углу участка.

Туголуков умылся возле садового насоса. Старик подал полотенце. Потом ходили по участку.

Огород выглядел ухоженным. Подвязанные помидорные кусты были усыпаны и зелёными, и красными плодами. Но всё это почему-то не собиралось. И на огуречных грядках валялись уже желтеющие огурцы. Туголуков опять немо повернулся к старику.

– Всё останется вам, если купите дачу, – старик смотрел себе под ноги. Словно скрывал что-то, не договаривал.

Прошли вдоль штакетника позади участка, где рос небольшой яблоневый и вишнёвый сад. Была здесь и малина. И тоже – малина уже осыпалась, а яблоки и вишня висели точно выращенные на сельхозвыставке в Москве – только для обозрения.

Странно всё это, думалось Туголукову, когда шёл за стариком к дому.

Попили чаю в кухне. Старик закрыл на ключ входную дверь. Поехали обратно в город. Утреннее солнце у земли было тощим, как жестянка. Посторонним. По всей степи голо, будто на полигоне. Тишь вроде бы кругом, благодать. Вдали две бочки ТЭЦ парят, вода готова, ждут сатану. Несущиеся лохматые мокрые бурьяны словно полны были подпольных глаз чертей. Что называется, милый сердцу пейзаж. А? Туголуков повернулся к старику. Однако тот опять молчал. Как и вчера в дороге. Отвечал на вопросы коротко, чаще односложно: да, нет. Туголуков всё же узнал, что жена его умерла месяц назад, а сам старик будет менять квартиру на Кемерово, где живёт его дочь.

Когда въехали во двор, старик написал на бумажке свой телефон и опять с трудом полез из машины. Оказалось, что живет он в соседнем подъезде. А фамилия его, как узнал из бумажки Туголуков, была Мозговенко. Федор Ильич.

Дачу у старика купили. После оформления документов у нотариуса он отдал возле своего подъезда ключи. Сказал, что всё лишнее с дачи вывез. Сухо простился с Туголуковым. Но руку Ивана Георгиевича почему-то задержал. Напряжённо смотрел ему в глаза…

– Мы с вами были знакомы, Федор Ильич? – спросил его Иван Георгиевич Туголуков, такой же старик, как и Мозговенко.

– Нет! – почему-то истерично выкрикнул тот. Чуть не со слезами. – Не были! Извините! До свидания!

И он пошел к подъезду.

– По-моему, старик немного не в себе, – говорил Иван Георгиевич сыну, поднимаясь с ним по лестнице к своей квартире.

Через два дня они уже ехали в Примыкан на свою дачу. С постелями, с кухонной утварью, с сумками, набитыми продуктами.

Место сразу отцу понравилось – до леса рукой подать. Виден был даже край озера. Сам дачный посёлок в зелени, в садах. Сын тоже радовался, таская всё от машины к даче.

Потом показывал отцу дом. Войдя с ним во вторую комнату – вздрогнул: кровать по-прежнему стояла у стены. Всё так же пышно убранная. Вдобавок к подзорам и подушкам была поставлена иконка в изголовье…

– Да что он, могилу жены здесь, что ли, устроил?

Отец тоже удивленно смотрел.

Сын начал решительно сворачивать толстую перину. Вместе с подушками, покрывалами, подзорами и иконкой.

– Будешь спать на диване. А мы с Андрюшкой здесь. Валетом.

– Да нет. Отчего же. Могу и здесь. Постель-то будет моя…

Вечером Георгий Иванович втащил на третий этаж Мозговенке громоздкий тяжёлый узел с постелью его жены. Придавив всё коленом к стенке, позвонил.

– Вот, Федор Ильич. Забыли…

Старик подхватил и судорожно попятился с узлом, не сводя с Туголукова пропадающих глаз. Он словно уходил под воду, тонул. Протащился с узлом в узкую вторую дверь прихожей – и как пропал где-то в комнатах.

Туголуков не решался войти. Дверь оставалась открытой.

– Федор Ильич! Я пошёл! До свидания!

Мозговенко не отвечал.

– Федор Ильич!..

– Хорошо. Извините…

Туголуков прикрыл дверь и стал спускаться по лестнице. Почему-то ноги оступались, дрожали. Вытирался платком.

Только через неделю он вновь поехал на Примыкан. Со свежими продуктами отцу и емкостью для воды, высоко привязанной к багажнику.

Отца на участке не было видно. Георгий Иванович с сумками вошёл в дом.

В дальней комнате почему-то горел свет. Странно. «Отец!» Георгий Иванович оставил сумки, пошёл.

Отец лежал на кровати с пампушками с закинувшейся головой и раскрытым ротиком. Сын бросился, приложил ухо к его груди. Сразу заскочил на него верхом, начал резко толкать грудь двумя руками, перемежая толчки дыханием рот в рот.

Сетка кровати проваливалась, скрипела, одна пружина с резким звуком лопнула. Георгий Иванович стащил тело на пол и опять толкал грудь и с силой вдыхал в солёный колючий рот отца.

Приложившись ухом, ничего не слышал в холодной груди. Весь в поту, задыхаясь, мучил и мучил мёртвого…

Туголуков вышел наружу. Сел на солнце к горячей стенке дома. Покачивался, растирал колени, руки.

На соседнем огороде бегали дети. Трое. Самый маленький был тугой как пельмень. Его тонконогие сестры скакали, щебетали птицами. Их толстая загорелая мама распрямилась над грядкой. Оправила короткий сарафан. Внимательно смотрела на Туголукова, стаскивая грязные нитяные перчатки.

Туголуков всё растирал колени, всё кланялся, никак не мог унять озноб…