Жамбын Пурэв - Гром

Однажды теплым осенним вечером старик Нэрэн и Батбаяр накосили на опушке травы, сгребли ее в копну и прилегли отдохнуть. Закурили и разговорились о жизни.

— Чего только не приходится человеку пережить на своем веку, — сказал Нэрэн. — Сами-то мы из Синьцзяна. Ну и поиздевались над нами китайские войска. Житья от них не стало — пришлось бежать. Откочевало аилов шестьдесят, а то и больше. Но не все приехали сюда, некоторые еще раньше осели. А сын мой навечно в Синьцзяне остался. Его схватили и замучили за то, что он сказал: «Как бы мне хотелось оказаться там, где нет китайских нойонов».

Старик умолк, в глазах его было страдание.

— Сидел бы сейчас рядом со мной, — помолчав, продолжал старик. — Славный был парень, как ты. Но я отплатил им за все. Когда Ялгун-батор пошел воевать с черномундирниками, я поехал вместе с монгольскими цириками. Немало положил я китайских солдат в сражении при Сайхан тал.

«Скрывают плохое, о хорошем рассказывают», — вспомнилось Батбаяру, и он открылся старику без утайки поведал обо всем, что с ним произошло.

— Я догадывался, сынок! По глазам видел. Но смотри, никому ни слова об этом. И здесь найдутся любители порадоваться чужой беде. Время сейчас тревожное, надо бы откочевать в верховья Зэлтэра, подальше от людской суеты. Возвращаться сейчас домой тебе никак нельзя.

С того дня старый Нэрэн еще больше привязался к Батбаяру, полюбил его, как родного сына. Было ему за шестьдесят, но выглядел он совсем стариком. Сдержанный, скупой на слова, Батбаяру он напоминал Дашдамбу, только, не в пример тестю, то и дело поминал бога.

Батбаяр все чаще седлал коня, брал ружье и уезжал в Зэлтэрскую тайгу искать следы кабанов. На лесных тропах ему нередко встречался рябой, высокий мужчина лет сорока на белом коне, с берданкой за плечами. Был он, видно, удачлив и никогда не возвращался с охоты с пустыми тороками. Познакомился с ним Батбаяр при довольно забавных обстоятельствах. Батбаяр искал косуль на северном склоне перевала Сахалтын даваа и выехал на опушку. Там у костра сидел охотник и обжаривал на огне разрубленную на огромные куски тушу изюбря.

— Пусть будут полными ваши торока, — приветствовал его Батбаяр, спрыгнув с коня.

— Да будут твои уста всегда смазаны маслом, — ответил охотник. У Батбаяра, весь день ездившего по лесу, при виде жареного мяса потекли слюнки.

— Ну что, халхаский молодец, твои торока тоже полны? — спросил рябой охотник, протягивая ему на вертеле кусок мяса.

«Откуда он знает, что я из других мест? Может, обо мне уже разговоры пошли?» — подумал Батбаяр, отрезая ножом кусок мяса и отправляя в рот.

— Видел, как ты по лесу ездишь. Думаю, парень наверняка из Хангая. Нравится тебе здесь? Привыкаешь?

Охотник долго рассказывал, каких косуль и где можно найти, как их загонять. Говорил он лишь об охоте, ничем другим, видно, не интересовался.

— Зачем вы жарите все мясо? — спросил Батбаяр.

— Есть на то причина. Всю жизнь меня кормит хангай. Если обжарить мясо, даже добытое в летнюю пору, вот так, на открытом огне, оно не скоро испортится, — объяснил охотник.

— А, так это рябой Чулудай. Что ж, вдвоем вам будет веселей, — сказал старый Нэрэн, узнав о знакомстве Батбаяра. — Бедняк он, семья большая, вот и кормится тем, что бог пошлет в горах. С таким человеком дружбу водить не зазорно.

Теперь Батбаяр все чаще ездил на охоту с Чулудаем. Время летело незаметно. Батбаяр учился загонять кабанов устраивать засады, ставить западни и ловушки. Вместе ходили на косуль. Однажды, подкрадываясь к стаду кабанов, Батбаяр зашел с подветренной стороны и неловко наступил на сухую ветку. Вспугнутые животные бросились бежать.

— Нет у тебя таланта к охоте. Если будешь ходить и думать лишь о жене, над тобой не только антилопы, мыши с сусликами станут смеяться, — шутил Чулудай.

«А правда, не слишком ли я приуныл, — подумал Батбаяр. — Надо бы взбодриться, глядеть веселей». Но перед глазами и днем, и ночью стояла маленькая серая юрта, седая мать с добрым взглядом; черноглазая Лхама с легким румянцем на щеках. Вот она бежит за аргалом, идет по воду, звонко смеется… Казалось, совсем недавно он выезжал на берег Орхона, с шумом несущего свои воды на север, и каждый раз встречался там с Лхамой, пригнавшей отару на водопой. Она сидела на валуне, смотрела на свое отражение в воде и что-то напевала, а он, взволнованный, мчался к ней…

«Какое это было прекрасное время! Лхама всегда была рядом, согревала мне душу», — грустил Батбаяр. Скалы в долине реки Зэлтэр напоминали ему утес в верховьях Орхона, где они стояли, прижавшись друг к другу.

— Аюур превратил мою жизнь в ад, — стиснув зубы, шептал Батбаяр. — Нет более зловредной скотины на свете, чем этот подлец.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Батбаяр вспоминал, как гулял в России по берегу Финского залива, как танцевала Даваху в пади Хандгайт, куда возили на прогулку русского консула; как он, Батбаяр, приехал к Гомбо бэйсэ с посланием от богдо-гэгэна; как нежно сжимал тонкие пальцы смуглой Даваху. Но это лишь на время заставляло его забыть о Лхаме, а легче не становилось.

По первому снегу Батбаяр и Чулудай поехали охотиться на лис и волков. Возвращались с полными тороками. В долине пустили коней попастись.

— Прошлой ночью к Ялгун-батору приехал человек. Рассказывал, что в Да хурээ полно китайских солдат, — сказал Чулудай.

«Это Билэг-Очир пригласил их для защиты от красных», — подумал Батбаяр.

— Ах, вот оно что? Ну и как?

— Добра от китайских солдат не жди. Мы-то их хорошо знаем. В Синьцзяне познакомились. Китайские нойоны только и мечтают, как бы передавить будто насекомых таких бедняков, как мы, а потом захватить их землю, любую, какая понравится, — задумчиво произнес Чулудай, попыхивая трубкой.

«Оказывается, и он не безразличен к политике. Да и нельзя в такое время быть безразличным».

— Теперь уже ни для кого не секрет, чего добиваются китайцы, — сказал Батбаяр. — А что делают прибывшие солдаты?

— В третий год многими возведенного мы в южных хошунах всыпали им хорошенько. Так что прежде всего они возьмутся за нас.

«Что же теперь будет?» — думал Батбаяр.

Пришла зима, всю долину завалило снегом. Батбаяр по-прежнему охотился, пас скот, носил дрова. Прошел слух о жестокости солдат в Да хурээ, о том, что китайский командующий нойон Сюй потребовал отказаться от автономии. А да-лама, нынешний премьер-министр, всякий раз возвращается от Сюй-нойона с мешком серебра. Когда мелкие нойоны и чиновники собрались на хурал и решили не соглашаться на ликвидацию автономии, да-лама разгневался, набросился на них с руганью. Прибывший в Да хурээ генерал Сюй Шучжэн устроил для крупных нойонов и чиновников прием. Большой пир, говорят, закатил. Заставлял играть в разные игры. Видно, хотел узнать, насколько умны монгольские нойоны, как относятся к государственности и что думают о нем самом. Потом заявил, что государство должно быть уничтожено. Мы, говорит, увеличим население ваших северных окраин. Будем зерно выращивать. Это значит, что часть Монголии заселят китайцами, чтобы монголы растворились в их массе. И ни один из наших нойонов рта не открыл, не попытался себя защитить, разоблачить эти черные замыслы. Только пили да ели. А затем, опьянев, стали приставать к китайским служанкам, чуть было не осрамились. Генерал Сюй посмотрел на них и сказал своим приближенным: «Животные, которых не заботит ничто, кроме собственного желудка». Тогда, видно, он и поверил: «Здесь можно делать все, что пожелаю». Объявил себя «главой Западного края». По улицам каждый день маршируют солдаты — гамины, мощь свою показывают, всех недовольных хватают.