Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

– Миссис Норис, если вы сейчас разговариваете с Адольфом Добельмановичем, то я зайду позже… – сказал доктор Браун перед тем, как войти в палату. Комната миссис Норис была расположена на третьем этаже, и в отличие от комнаты номер тридцать шесть, сюда хотелось возвращаться вновь и вновь. Аура у хозяйки была очень хорошая.

– Нет, входите! Адольф Добельманович ушел полчаса назад, чтобы не опоздать на последний автобус.

Фредерик взглянул на часы. 21:45. «И вправду, пунктуальный человек».

– Вы что-то хотели, доктор? Я только собралась принять душ и отправиться спать. Знаете, я стараюсь ложиться пораньше, чтобы…

– Доктор Стенли считает вас симулянткой, у которой отобрали дом и выкинули на улицу. Он на следующей неделе соберет совещание, и, скорее всего, вы отправитесь в дом престарелых.

Старуха пристально всматривалась в его глаза, а затем твердым и холодным голосом сказала:

– Это его право – так думать. Я никуда не поеду отсюда, хочет он этого или нет. Так ему и передайте! А вы, молодой человек, пожалуйста, уходите. У меня мало сил, и я хочу спать…

– Вы ведь не симулируете…

– Пошел вон! – тихо процедила она сквозь зубы.

Доктор Браун совершил грубую ошибку – ей не следовало бы знать, что он на самом деле думает. Быть может, теперь миссис Норис отвергнет его и не пустит в свой мир. Так или иначе, Фредерик отправился домой на машине с отвратительным чувством на душе. Все становилось еще более запутанным и туманным. Сегодняшний день был определенно потрачен впустую.

Почему доктор Браун напомнил миссис Норис о доме, который отобрали у нее собственные дети? Потому что, как считал главный врач, это было единственной причиной ее нахождения на этом бесплатном курорте! У старушки было трое детей, и все они имели на ее дом равное право после того, как она оформила на всех троих дарственную. Такое пришло ей в голову после смерти ее второго мужа. Она начала много думать и меньше говорить. Старухе показалось, что она чего-то недодала своим детям в этой жизни. Недостаток любви она решила компенсировать единственным, что у нее на тот момент было, – своим домом. Миссис Норис не могла даже подумать о том, что дети, зная о ее «странностях», выселят ее на следующий же день, собрав все необходимое в один чемодан и отправив ее в полном недоумении на такси к доктору Стенли в сумасшедший дом.

Когда она распаковывала чемодан, то обнаружила, что ее дети положили в него пару бежевых туфель на высоком каблуке, которые пылились в ее шкафу уже тридцать лет, напоминая ей, что она когда-то была богатой, которые она не могла себе позволить выкинуть. А еще – красную помаду, которой она перестала пользоваться со дня похорон мужа. Двадцать долларов они завернули в маленькую записку, написанную рукой ее младшей дочери Сары. Родная мать ни за что бы не спутала этот красивый и ровный почерк с другим: «Мама, мы тебя любим. Но так будет лучше для тебя». Еще в чемодане лежало маленькое зеркальце самой Сары, которое, по всей видимости, бросили туда по ошибке. Все! Больше в нем ничего не было.

Все вещи, которые находились теперь в комнате миссис Норис, в том числе и старый граммофон, она приобрела сама, руками санитаров, на деньги, которые не могли отобрать ее дети. Пенсия – единственное, что оставалось у старухи, чтобы удовлетворить свои женские запросы и маленькие внезапные капризы. Пенсия и Адольф Добельманович.

Обо всем этом миссис Норис старалась помалкивать, будто ничего подобного не было и не могло с ней произойти. Скорее всего, ей до сих пор было больно. Даже спустя два года, прожитых в этой комнате…

– Здравствуй, Мэри, – глава семьи без стука вошел в ванную комнату, единственную комнату в доме, в которой горел свет.

– Фредерик… Ты сегодня вернулся поздно? Любовница?

– Все та же, – улыбнулся доктор Браун впервые за весь день.

Он смотрел, как его жена, стоя под душем, аккуратно водит мочалкой по своему красивому телу.

– Я хочу тебя, Мэри, – впервые за несколько месяцев сказал ее муж.

– Так возьми меня, – машинально ответила женщина на забытую интонацию редких слов.

Фредерик в одежде залез к ней под душ и поцеловал в губы…

Его мозг даже не догадывался о том, насколько сильно желало эту женщину его тело.

Мужчина, переставший однажды чувствовать, снял с себя мокрую одежду, которая прилипла к его телу, и на руках отнес Мэри в спальню. Дон не услышит ничего этим поздним вечером, он давно уже отдыхает у себя в комнате наверху.

Фредерик нежно входил в нее, желая как можно дольше задержаться в ее восхитительном лоне, растворить себя в этом непередаваемо дурманящем запахе. Она действительно пахла в это мгновение, хотя два месяца назад эта самая женщина была безвкусной, не имела абсолютно никакого аромата, от нее не хотелось сходить с ума, а лишь закончить все как можно быстрее и ощутить лишь жалкое подобие истинного наслаждения. Того блаженства, которое он испытал только сейчас.

Неужели он обрел для себя целый мир, почувствовав сейчас эту женщину? И если сейчас она – это сам мир, то Фредерик ощущал себя Господом Богом, когда грешную оболочку, людскую плоть разорвало на мелкие части, а он после этого вдохнул без остатка весь мир и почувствовал свое бессмертие.

– Мэри, мне кажется, ты мне нравишься… – сказал он первое, что пришло на ум.

– Лучше бы ты помолчал. Такой момент…

И Фредерик замолчал. Наступила какая-то странная, неловкая пауза длиною в ночь, которую им обоим хотелось заполнить словами. У них вдруг появилось чудное желание – поделиться сегодняшним днем, рассказать, как дела на работе, с какими трудностями пришлось столкнуться, даже спросить друг у друга совета. Но Мэри и Фредерик так давно не делились ничем, что разговор по душам казался каким-то диким. Неестественным и даже слегка пугающим. Они оба лежали с закрытыми глазами, каждый на своей половине кровати, и думали о том, что сейчас с ними произошло нечто чудесное. Такое, что можно было пронести через всю жизнь. Соприкосновение тел редко запоминается, соприкосновение того, что под кожей, внутри, – не забывается никогда.

Мэри уснула ближе к трем часам, доктор Браун – сразу после нее. Он вдруг ощутил, что комната стала пустой, и провалился в сон…

Фредерик проснулся хоть и не с первыми лучами солнца, но достаточно рано. Мэри уже не было в постели, она давно стояла в пробке по пути на работу. Она работала риелтором в крупной перспективной фирме и никогда не говорила о своей работе хорошо, а чаще всего не говорила о ней совсем.

В это прохладное утро в вечно морозном доме, в котором мог находиться достаточно долгое время только сам Фредерик, хозяин, своими руками сотворивший эту крепость, место, в котором вянет все живое, по словам Мэри, убежище, которое невозможно было никогда протопить, в это прохладное утро Фредерик не спешил вставать с кровати.