Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

– А что не так с твоими стихами? Они ему не нравились?

– Он их не видел, Фре, потому и злился, а я не хотел их ему показывать. Он врывался, когда вздумается, в мою комнату и начинал говорить мне, что я под кайфом, и если не перестану употреблять, то он меня лично задушит своими руками.

Отец нередко сжимал в руках мое лицо и смотрел в мои глаза, это очень больно, доктор, когда тебе насильно смотрят в глаза. Я до сих пор вспоминаю об этом с ужасом. Хорошо, что он умер. Он постоянно рылся в моих вещах и ставил все не на свои места, он искал, наверное, мои стихи, а я их носил всегда с собой. В нагрудном кармане.

– Почему ты не хотел показать ему свои стихи?

– Я не показываю свои стихи тем, кто причиняет мне боль.

– Твоя мама читала твои стихи?

– Нет.

– Она тебе тоже причиняла боль, Уильям?

– Чаще всего – нет, но она не причиняла боли моему отцу, хотя и могла его убить ножом среди ночи.

– А почему ты сам не мог этого сделать?

Если бы другой врач услышал со стороны их беседу, то ужаснулся бы из-за того, какие вопросы задает психиатр своему больному.

– Я боюсь к нему приближаться. Я испытываю страх, когда он рядом.

– Как давно ты к нему не приближался?

– Очень давно, Фре. Здесь я в полной безопасности.

– Он умер, тебе теперь нечего бояться, Уильям.

– Он не умер! – категорично заявил юноша.

– Но твоя мама сообщила о его смерти.

– Она врет.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что он сидит во мне и причиняет мне боль. Он не умер!

– Ты перестал писать стихи?

– Да.

– Боишься, что он придет и увидит их?

– Нет, он не придет. Боюсь, что их увидит доктор Сте.

– Доктор «Сте» тоже причинил тебе боль?

– Да.

– Чем, Уильям?

– Мне больно, когда меня отвлекают. Когда кладут свою папку мне на стол, а потом эту папку со стола убирают. Когда подходят близко и пристально смотрят на меня, когда трогают мой горшок с хризантемой на окне. Когда меня заставляют говорить, а я не хочу говорить.

– Понятно. Доктору Сте тоже понадобились твои стихи?

– Да.

Наступила небольшая пауза.

– Вам они тоже нужны, Фре?

– Нет, Уильям. Мне они не нужны, хотя я уверен, что они прекрасны.

– А что вам тогда сейчас нужно?

– Мне бы хотелось отгородить тебя от боли. У тебя есть друг, Уильям?

– Нет. Вы хотите быть моим другом?

– Очень хочу, но есть человек, который мог бы стать тебе настоящим другом. Ты достаточно взрослый парень и должен понимать, что сейчас я есть, а завтра меня нет. Я могу тебя носить в себе, но не быть с тобой. Понимаешь?

– Да. Я ваш пациент.

– Именно! А вот миссис Норис уже давно желает прийти на чай к интересному собеседнику и познакомить его со своим кавалером Адольфом Добельмановичем Пульком. Чрезвычайно харизматичная личность, скажу я тебе!

– Такое имя еще громче, чем моя фамилия. Бедный А… Они живут здесь вдвоем в одной палате?

– Я бы так не сказал. Адольф Добельманович только по субботам навещает миссис Норис, а затем она не видит его целую неделю и не находит себе места.

– Она красивая?

– Кто?

– Миссис.

– А, – доктор Браун засмеялся, – забыл тебе сказать, что ей семьдесят лет.

– …

Юноша никак не прокомментировал это заявление, которое могло его и спугнуть.

– Уильям? – проверил связь доктор.

– А? Я у вас спросил, она красивая?

Улыбка сошла с лица доктора Брауна.

– Нет.

– Жаль.

– В старости люди редко сохраняют былое очарование. Кожа сильно портится и характер. Как думаешь, чем пахнет старый человек?

– Не знаю, наверное, как я и вы.

– Но ведь мы не старые.

– А с чего старый человек должен пахнуть по-другому? Люди – не сыр, который может завонять.

«Люди – не сыр. Люди – деревья. Люди среди леса. Да, несомненно, стоит познакомить старушку с Уильямом. Мне кажется, они должны найти общий язык. Только бы предупредить миссис Норис, чего ей делать категорически нельзя, общаясь с молодым человеком. Глядишь, и собаку передумает заводить!» – улыбнулся про себя доктор.

– Можешь продолжать писать стихи, Уильям. Я сумею убедить доктора Стенли, чтобы он тебя не беспокоил больше вообще. Если ты согласен, чтобы я приходил вместо него.

– Я согласен, Фре. Вы не такой, как он.

– Благодарю за комплимент. Если не секрет, о чем ты писал стихи?

– Обо всем, что вижу. – Доктор Браун заметил, что его собеседник думает и говорит всегда только в настоящем времени.

– О маме и военном. О рыбке в аквариуме, которую я не смог научить разговаривать. О соседней многоэтажке, которую видно из окна моей комнаты. Не этой, другой комнаты! О маминых криках по ночам, о ее слезах и слезах военного, когда мама клянется уйти от него. О маме больше всего, Фре!

Доктор Браун так и думал, что Уильям не способен писать о том, о чем писали его сверстники: о любви и собственных чувствах по этому поводу.

– Ты не писал о военном отдельно от мамы?

– Нет, я стараюсь о нем вообще не писать отдельно. Вы начали делать мне больно, Фре, вашими расспросами о военном.

– Прости, Уильям, больше не буду. Почему ты не сумел научить рыбку разговаривать, как ты думаешь?

– Мама говорит, что рыбы не разговаривают. А я однажды слышал, как она сказала что-то вроде «хочу есть», и я ее после этого накормил.

– После этого она больше ничего не говорила?

– Нет, но я постоянно прислушивался к ней, ожидая услышать хоть что-то. Я начал даже учить ее простым словам, но от этого не было никакого толку.

– А ты помнишь хоть одну строчку из своих стихов наизусть?

– Я не запоминаю своих стихов, Фре.

Впервые за весь разговор доктор Браун перевел свой взгляд на горшок с цветком, а затем снова на фотографии. Кстати, все фотографии на стене были сделаны за одну фотосессию. Уильям был одет в голубое поло и белые брюки. По всей видимости, фотографировала мама – как он сидел за столом и ел, как смотрел на свою рыбку, как смотрел в окно, даже было поймано выражение его лица, похожее на улыбку. Была одна фотография, как он спал, лежа на подушке у пятна, похоже, своей слюны.

Доктор Браун подумал, что, скорее всего, эта фотосессия была сделана за день до того, как Уильяма отправили в психиатрическую лечебницу. Для того, чтобы у ребенка были хоть какие-то фотографии, глядя на которые, он мог бы вспоминать время от времени о другом доме. Странно, что его родители не оставили своих фотографий, хотелось бы доктору Брауну на них взглянуть.

– Эти фотографии сделала твоя мама?

– Вы на них сейчас смотрите, доктор? – Уильям возмутился.

– Да, я на них смотрю. Не нужно?

– Не смотрите. Я на них смотрю, а когда закончу, то посмотрите вы.

– Хорошо. – И доктор Браун начал смотреть сначала себе под ноги, а затем решил зафиксировать взгляд на стуле у окна.