Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

Я верно тебя понял?

– Да, робот.

– Хорошо. Я могу предложить тебе сделку. Ты не приносишь наши с тобой, как ты сказал, сантименты в школу, а я тебе буду рассказывать одну интересную историю в день перед сном о своих пациентах.

– А наши с тобой сантименты начнутся и закончатся только на «спокойной ночи» или еще что-нибудь? А то я слышал от одних ботаников, с которыми никто в нашем классе не дружит, только они сами между собой, что их отцы целуют в лоб перед сном и говорят им что люб… любя… Фу, меня сейчас вытошнит.

– Что стало причиной того, что ты считаешь это отвратительным? Я тебе скажу, Дон, как старший товарищ, что с этими детьми никто не дружит не потому, что их целуют перед сном, а потому, что других детей не целуют. Они – белые вороны, которых стоит теперь загадить. Это я тебе скажу по-взрослому. Если бы всех детей в твоем классе целовали родители, а одного мальчика или девочку – нет, то жертвой тотальной нелюбви и неприязни в твоем классе стала бы она или он!

Но ты совершенно прав, что о таких вещах лучше не упоминать в разговоре. Пусть все в твоем классе дышат ароматом хорошенько пропотевших упаренных ног, раз они никогда не чувствовали запах самого хорошего в мире сыра. Ног, которые мы, кстати говоря, вылечим запросто. Мазь! И на пороге раздевалки не нужно будет больше переживать.

Договорились?

– Да. Я уже не могу дождаться твоей истории. – Дон впервые за весь вечер улыбнулся, на его лице читалась радость предвкушения.

– Отлично.

Фредерик долго сомневался, стоит это делать сейчас или нет. Или, может быть, это сделать завтра, когда наступит удобный момент, скажем, прощание перед школой.

Доктор Браун подсел немного ближе к своему маленькому мужчине, изо всех сил обнял его голову и прижал к своей груди. Его сердце билось с такой силой, что, казалось, Дону сейчас больно оттого, что грудь отца ритмично бьет в его ухо. Но Дон молчал. Он даже не пошевелился. И на мгновенье, спустя минуту, а может быть, даже две, когда эмоции начали стихать, а сердце вошло в свой прежний привычный ритм, доктор Браун прислушался, дышит ли Дон.

Он дышал, только дышал тихо, чтобы вдруг не всхлипнуть случайно. Он чувствовал своего отца тихо, чтобы ему не становилось стыдно перед ним за свои чувства.

Дона никто никогда не обнимал. Никто! Несколько раз его били в школе по лицу, один раз его поцеловала одноклассница, в которую он был тайно влюблен, поцеловала смачно, в щеку, за то, что он дал ей списать. Девушки не любят жадных мужчин. Дон шел верной дорогой. Но даже вкус собственной крови и вкус самого сладкого поцелуя в мире ни за что бы не сравнились в эти минуты с тем, как его сейчас обнимал отец.

Самый родной в мире человек, который не знал о нем совсем ничего и никогда ранее не стремился узнать; отец, который в силу своего отсутствия мог бы быть великим летчиком и разбиться на самолете, всю свою жизнь совершая мертвую петлю, а умерев от недостатка любви к собственному сыну, которого оставил когда-то на земле.

Дон вытер слезы о рукав своей рубашки и улыбнулся как ни в чем не бывало.

– Хорошо так внутри, тепло. Жаль, что ты только на время можешь становиться живым, робот.

Фредерик ничего не ответил, но почувствовал, как внутри загорелся огонь. Его железные, вечно холодные руки сегодня были теплыми. «Все дело в кровообращении», – сказал бы он еще вчера. Но сегодня он сказал: «Я не робот».

Но сказал это только себе, так как Дону это следовало не сказать, а доказать.

– Давай не висни, па. Рассказывай свою историю.

Фредерик улыбнулся и начал свое повествование.

– Я сегодня встречался с мальчиком-аутистом. Ему больше двадцати лет.

– А кто такой аутист?

– Аутист, Дон, это человек, которому больно находиться в этом мире. Взаимодействовать с миром. Многие врачи несерьезно относятся к этому заболеванию, хотя эти прекрасные цветы больными назвать язык даже не поворачивается. Они альбиносы, понимаешь? У них нежная чувствительная кожа, и они совершенно не подготовлены к этому миру.

У этих детей возникают трудности в развитии речи, они необщительны и зачастую не заводят друзей. Их моторика, речь, скованность, как бы тебе сказать…

– Они тупые, да?

– Не совсем. Точнее, вовсе нет, Дон! Тупые – это такие, как… Которые смотрят, но не видят. Которые слушают, но не слышат. А аутисты – они все видят и слышат, только по-своему.

– У нас в классе такой парень был бы изгоем, – сказал Дон. – Мы все должны держаться одной компанией, в одиночку не выжить.

– Я знаю, потому аутистов не отдают в школы. Их обучают на дому, а если семья бедная или неблагополучная, то их отдают в больницы.

– К сумасшедшим?

– Да.

– А есть же больницы для нормальных? Почему не туда?

– Потому что там, Дон, лечат нормальных, а затем их отпускают домой. А у нас что-то вроде курорта, где можно лечиться сколько угодно, – Фредерик улыбнулся. Особенно радостно ему было оттого, что он наконец оторвал, казалось, намертво прилипшего к коже доктора Брауна.

– Понятно.

– Так вот, этого молодого человека зовут Уильям. У него на подоконнике стоит горшок с хризантемой, а по всей комнате развешаны его фотографии. Сегодня утром я зашел к нему и поздоровался, мы разговорились, но общались не так, как сейчас с тобой, а по-другому.

– Как это?

– Мы сейчас смотрим друг другу в глаза. А с Уильямом мы общались, глядя на фотографии перед собой, а не в глаза.

– Почему, па?

– Потому что ему так комфортно. А его комфорт – это то, чего нарушать нельзя. Если бы я подошел сегодня к нему ближе и стал перед ним, заглядывая ему в глаза, то такой жест с моей стороны расценивался бы им как удар.

Аутистам очень трудно установить зрительный контакт, проще говоря, Дон, смотреть людям прямо в глаза. Но у них очень хорошо развито периферическое зрение, то есть боковое. Поэтому нам с Уильямом сегодня не составило большого труда разговаривать, глядя только на фотографии перед собой.

– Они странные. Да, таким бы трудно в моем классе пришлось, – снова повторил Дон.

– Они своеобразные, главное, не нарушать их привычный график, не трогать без спроса их вещи и не заставлять смотреть в глаза. Общаясь с Уильямом, я заметил, что он очень интересная личность, которая видит мир без прикрас, но в то же время его мир отличается от нашего. Когда он говорит, то возникает такое чувство, словно мы с ним живем в параллельных мирах, которые никак не пересекаются между собой. И самые простые истины из уст этого юноши кажутся каким-то удивительным открытием. Знаешь, Дон, это как смотреть на мерцающие серебром огоньки звездного неба, но только темного полотна, на котором они мерцают, не замечать, а лишь сами звезды; это как смотреть на воду и не видеть помутнения или того, как вода меняет свою структуру, скорость при сильном течении, не видеть ни рыб, ни камней под водой, ни песка, а только воду и ничего, кроме воды; это как смотреть на человека и видеть его таким, каков он на самом деле, видеть красоту и изъяны, видеть абсолютно все, видеть настоящее лицо и не строить иллюзии относительно него. Это ведь нам с тобой кажется невозможным, правда? Ведь мы можем фокусироваться на многих вещах одновременно в отличие от них, аутистов.