Рэйчел Кушнер - Комната на Марсе [litres]

– Я это знаю, – сказала я, роняя слезы на пол камеры.

Я стояла на четвереньках, опустив лицо к окошку-кормушке, потому что только так можно было общаться с людьми в коридоре.

Я пыталась представить, что бы сделала Сэмми. Она бы не плакала. Это было трудно. Но я поклялась, что не буду плакать.

Я сосредоточилась на том, чтобы выбраться из отделения для невменяемых, чтобы вернуться в карцер и выбраться из карцера в общий режим, чтобы попытаться позвонить по телефону, связаться с адвокатом, получить информацию, сделать что-то.

Однажды ночью мне приснилось, что я в постели с Джимми Дарлингом, на ранчо во Влансии. Джексон спал в детской кроватке. Джимми сказал, что ему приснился плохой сон, в котором меня забрала полиция. Он прижался ко мне, радуясь, что это только сон. Я тоже обрадовалась, но потом проснулась и увидела на потолке зарешеченные белые лампы, жужжавшие все время.

Джимми не любил меня такой любовью. Когда меня на самом деле забрали, он перешагнул через меня. Я поняла это, когда услышала его голос по телефону в окружной тюрьме.

Нельзя вечно оставаться в отделении для самоубийц, как и в карцере. Эти камеры требуются для других заключенных. Через три месяца после смерти матери и через четыре после ночи в цепях меня перевели в общий режим, во двор «В», в блоке 510.

Блок содержит 260 женщин на двух этажах с открытой общей комнатой и будкой надзирателей – полицейским участком – в центре. Камеры там большие, гораздо больше, чем в карцере, и заставлены двухэтажными нарами. Каждая камера была рассчитана на четверых женщин, но вмещала восьмерых.

Я была рада узнать, что попала в камеру к Конану, но, к сожалению, там же была и Лора Липп.

Она подошла ко мне, когда я натягивала простыню на матрас.

– Эй, привет, я Лора Липп, и я из Яблочной долины.

Я продолжала застилать постель.

– Это в пустыне Мохаве. Она суше пыли, и там нет яблок. Но есть кафешка «Яблочная пчелка».

Лора Липп не помнила нашу совместную восьмичасовую поездку в автобусе. Я не стала поднимать этот вопрос, мне не хотелось ее фамильярности.

Когда я убирала свою скромную собственность – фотографии Джексона – в маленький шкафчик, вошла другая сокамерница.

– Э, нет! – выкрикнула она, глядя на меня. – Тупорылых сучек в этой камере не будет. Пиздуй отсюда.

Ее звали Слеза. Она была здоровой и могла бы уничтожить меня, если бы мы стали драться, но за меня вступился Конан.

– Она своя. Я за нее ручаюсь.

Они вышли в коридор перетереть.

– Только я думаю, «Яблочную пчелку» закрыли, – продолжала Лора как ни в чем не бывало. – У нас многое меняется. И все не к лучшему.

Я приблизилась к Фернандес и сказала Лоре закрыть варежку.

– Но наш городок имеет свою историю, – продолжала Лора, на всякий случай отойдя подальше от меня. – Это было прекрасное место, и все пошло под откос. Когда-то мы были ковбойским краем. К нам съезжались все поклонники кантри и Дикого Запада из-за Роя Роджерса. У него был музей с большой витриной всех его блесен для рыбалки. Он владел гостиницей «Яблочная долина». Мой отец возил нас туда на обед по воскресеньям. Беззаботное было время. Тогда не было таких проблем, как сейчас. Знаешь, что тогда волновало людей? Статическое напряжение. Это была главная страшилка по телику, и люди боялись до жути. Статическое напряжение.

Вернулись Конан и Слеза.

– Чтобы все свое держала в ящике! – проорала мне Слеза, но уже помягче, давая понять, что разрешает мне остаться. – И никто, блядь, не открывает воду, ни кран, ни смыв, пока я не встану утром.

Также с нами в камере была Кнопка Санчес, которая родила девочку в первый день в тюрьме. Остальных трех зэчек Сэмми называла «перелетными». У них были короткие сроки, они ни с кем не общались и старались не попадать в неприятности.

Я не могла понять, как это я была тупорылой, а Лора – нет, но потом догадалась, что Слеза брала с нее дань за проживание в нашей камере. Никто не хотел делить камеру с детоубийцей, так что ей, вероятно, было некуда деваться.

В обед я пошла в столовку и увидела Сэмми в очереди. Я попыталась заговорить с ней, но она взглянула на меня и покачала головой. Коп сверканул на меня фонарем. «ДВИГАЙ СВОЙ ПОДНОС», – рявкнул он через микрофон. Тебе дают десять минут, чтобы поесть этой дерьмовой еды, причем молча. В основном в столовку ходят те, у кого нет денег. Слеза всегда ест только в нашей камере, ей лично приносят еду из столовой, лапшу рамен, в которую она наливает воду и греет кипятильником.

В тот вечер я внесла свое имя в лист регистрации на телефонный разговор и встала в очередь в общей комнате. Говорившие кричали в трубки, потому что рядом с ними тоже кричали. Объявления на шлакобетонных стенах были такими же, как и в приемном блоке, набранные курсивом: «Леди, не нойте. Леди, сообщайте служащим, если чувствуете признаки норовируса» . Двери и перила были выкрашены тем же грязно-розовым цветом, вероятно рассчитанным на то, чтобы смягчить нрав таких изолированных от общества беспредельщиц, как мы. Телефонная очередь продвигалась быстро, потому что многие из тех, кому звонили, не брали трубку. Я набрала номер мамы. У нее имелся счет компании «Глобал-телесвязь», монополизировавшей связь в СИЗО и тюрьмах. Нельзя попасть на номер, не имеющий счета «Глобал-телесвязь». Я знала, что мама мертва. Но все равно не могла не попытаться. Я не дозвонилась. Потом я позвонила адвокату Джонсона, зная, что все публичные защитники используют «Глобал-телесвязь», но он не ответил.

Несколько дней после этого я записывалась на телефонные звонки, ждала в очереди и набирала номер адвоката. После восьмой попытки мне наконец повезло. Я стала умолять его помочь мне получить информацию о Джексоне.

Он сказал, что попытается и что ему понадобится по крайней мере неделя. Когда мне снова удалось дозвониться, он сказал, что пытался выяснить, кто был назначен делопроизводителем Джексона, но безрезультатно. Такая работа, как он сказал, под силу только адвокатам суда по защите прав иждивенцев.

Я спросила его, предоставит ли мне государство такого адвоката, стараясь сдерживать тревогу, чтобы не показаться озлобленной или отчаявшейся.

– Ну нет, – сказал он.

Повисло молчание, словно он ждал, что я стану давить на него, как будто он был обязан мне помогать, но он первым заговорил и сказал, что чрезвычайно загружен своими прямыми обязанностями, к которым я не отношусь, и вынужден завершить разговор.

Как только я пришла в норму, я попыталась получить тюремную работу. Мне посоветовала Сэмми. Она не была в моем блоке, но была во дворе «В», и мы могли видеться в свободное время.

– Белым девочкам достается вся лучшая работа, – сказала она. – Ты можешь быть секретаршей, сидеть с кондиционером и печатать письма, а нам, черным и коричневым, приходится вытаскивать использованные тампоны из отстойника за восемь центов в час. Пользуйся возможностью.