Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Ничего не поделаешь, — сказала девушка, — поднахваталась здесь, в четвёртом измерении. Да и в окно лезет порой Бог знает кто… да и там, на земле, висит картина Валентина Серова, на меня все смотрят, смотрят. Это ведь ужасно утомительно, когда на тебя все смотрят, смотрят… Великие артисты и натурщики понимают это, а художники не понимают, им-то лишь бы нас написать.

— Любопытно, — сказал капитан. — Ну а те, про которых написано не на холсте, а в книге?

— Тоже кошмар. Тут ко мне заходила Наташа Ростова. Огрубела, скажу вам. Просто мучается, когда про неё бесконечно читают. Пить стала, опустилась, за собой не следит.

— Печален ваш рассказ, — сказал Суер. — Я и не думал, что в четвёртом измерении такие острые и вполне человеческие проблемы.

— Увы, четвёртое измерение их даже добавляет, — вздохнула девушка. — Легче всего в двухмерном мире, поверьте, ведь я изображена на плоскости. Но удивителен этот самый путь в четвёртое измерение. Он ведёт из третьего во второе, а уж потом в четвёртое.

— Капитан, — сказал я, — девушка с персиками. Пожалейте… Выкиньте меня к чёртовой матери в третье измерение, только чтоб я не расшибся. Где там ваша кувалда? Или отвёрткой можно?

— Обойдётесь без инструментов, — сказала девушка. — Печать четвёртого измерения будет лежать на вас ещё пять минут. Смело вылетайте через окно. За пять минут доберётесь куда хотите.

Я глотнул ещё вермуту, схватил персик и кинулся в окно, а за мной сэр Суер-Выер. Как два гордых аэроплана, полетели мы над дверными косяками. Спотыкаясь, наступая на дремлющего мичмана Хренова, благополучно приземлились.

Потом мы долго стояли под окном, на котором всё колыхались занавески, но девушка с персиками так и не выглянула помахать нам на прощанье рукой.

В тяжёлых плаваньях, в дальних странствиях всякое бывает: голод и мор, жажда пресной воды, миллюзии и фураж.

Но, поверьте, никто не ожидал, что на семьсот сорок второй день плаванья механик Семёнов вообразит себя флагом.

— Я хочу развеваться! — кричал он, взбираясь на мачту. — Я должен трепетать на ветру, осеняя вас с самых высоких позиций.

Мы терпеливо ждали, когда же он долезет до флагового места.

И вот он долез, сбросил на палубу наш старый добрый флаг и принялся над нами развеваться, всячески называя себя подлинным флагом и частично знаменем с некоторым намёком на штандарт.

— Ладно, — сказал капитан, — в конце концов, мы можем сменить наш старый добрый флаг на механика Семёнова. Пусть Семёнов развевается, пусть будет флагом, но кто же, чёрт возьми, будет у нас механиком?

Некоторое время мы надеялись, что Семёнову надоест трепетать на ветру, но ему не надоедало.

— В деле трепетанья я — неутомим, — кричал он сверху.

— Хрен с ним, пускай трепещет, — сказал Суер. — Уберите в рундук наш старый добрый флаг.

Мы убрали в рундук наш старый добрый флаг и занялись обычными судовыми трудами: пришивали пуговицы, развязывали морские узлы, варили в котлах моллюсков.

Через некоторое время мы и позабыли, что у нас вместо флага механик Семёнов. Трепещет и развевается.

Семёнову это не понравилось.

— Эй вы! — кричал он сверху. — Поглядите-ка на меня! Смотрите, как я здорово на ветру трепещу.

Но мы не обращали вниманья, насмотрелись уже на его дёрганья и ужимки.

— Вы должны восхищаться своим новым флагом, — орал Семёнов. — А то ползаете, как улитки!

— Давайте повосхищаемся немного, — сказал Хренов, дружок Семёнова, — жалко всё-таки его, дурака.

— Повосхищайтесь, повосхищайтесь, — по-отечески разрешил нам Суер-Выер.

Ну, мы бросили швабры и моллюсков и покричали наверх:

— О! О! Какой у нас флаг! Как мы восхищаемся! Мы в полном восторге! Посылаем наверх своё восхищение!

Семёнов смеялся от счастья как дитя и трепетал, трепетал.

Вскорости пробили стклянки — это стюард Мак-Кингсли призывал нас к полдневной чарке спирта. Обычно стклянка со спиртом вместе с чарками выносилась на палубу.

— Знаете что, — сказал Суер, — давайте на этот раз выпьем наши чарки в кают-компании. Неудобно, знаете, пить спирт под нашим новым флагом.

— Почему же, сэр? — спрашивали матросы.

— Боюсь, что флагу захочется выпить, а это может нарушить его душевное равновесие. Да и трепетать выпимши труднее.

— А по-моему, легче, сэр, — сказал вдруг матрос Петров-Лодкин.

— А вы что, выпимши много трепетали?

Флаг наш, то есть механик Семёнов, перестал в это время трепетать и внимательнейшим образом прислушивался к разговору.

— Наш новый флаг, как вы сами замечаете, неплохо трепещет и не похмеляясь, — сказал Суер. — Так что спирт может ему повредить. Кроме того, я настаиваю на соблюдении нравственной чистоты нашего флага. А то сегодня выпьет, завтра закурит, а дальше что?

— Да, да, вы правы, сэр, — воскликнули мы, — не будем нарушать его душевное и нравственное состояние. Флаг есть флаг, давайте спустимся скорее в кают-компанию, тем более что там имеются в вазах хрустящие сухарики.

И мы спустились в кают-компанию, выпили по чарке с сухариками, и тут раздался стук в дверь.

— Ей-богу! Это механик! — вскричали некоторые из нас.

— Стюард, отоприте! — велел капитан.

— Да ну его, сэр! Пускай трепещет.

— Впустите, впустите его…

Стюард отложил засов, и в кают-компанию, шевелясь, трепеща и вздрагивая, внезапно вошёл наш старый добрый флаг. К изумлению, он был в кирзовых сапогах и в телогрейке, очевидно, почерпнутых в рундуке.

— Попрошу спирту, сэр, — сказал он. — Я столько дней трепетал вместо механика, так промёрз под ветрами, овевающими нашего «Лавра», что чарка полагается мне по праву.

— Впервые вижу, чтоб флаги пили спирт, — отчеканил Суер. — Но что поделаешь? Налейте ему.

Наш старый добрый флаг тяпнул рюмку-чарку, захрустнул сухариком и вернулся обратно в рундук.

Ну а механик Семёнов трепетал над нами ещё несколько дней, пока два дурашливых альбатроса не сшибли его с мачты.

Падение его было поучительным для многих.

Описав светосексуальную траекторию, раскидывая вихры, махры, хухры и штормовки, механик вороном пролетел над полубаком, свистнул в кулак и рухнул как раз в машинное отделение, где немедленно и приступил к исполнению своих прямых обязанностей.

— В конце концов, капитан, это начинает утомлять, — говорил старпом, когда мы все собрались в кают-компании на послеполуденный спиричуэлс. — Наше плаванье носит бесцельный характер. Конечно, мы открыли много новых островов, но это чистая география с этнографическим оттенком. Мы не обогатились ни на копейку. А ведь вы обещали, что нас ожидает богатство.

— Видимо, дорогой сэр имел в виду нравственное богатство, — с прохладной ехидцей сказал Кацман, — богатство душевного уклада.