Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Как то есть? — спросила теперь Лиза. — Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?

— Да вот хоть мизинчик.

— Мой мизинчик? Зачем?

— Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!

— Боже мой! — воскликнула Лиза. — Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!

И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:

— Стой, Лиза! Стой!

Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.

— Пойдём скорей со мной, Лиза, — нагло сказал я. — Иди, я буду только любоваться.

— А ещё что? — спросила она капризно, вздёрнув губку.

— И ласкать, деточка. Конечно, ещё и ласкать.

И тут такое началось! Такое!

Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймёт! Я оробел страшно, а тут ещё она сорвала платье — светопреставление!

Как быть???

Нет, не надо!

Ладно, я поехал на Таганку!

Нашатыря!

Всё это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.

Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечён и потрясён ею, и небрежно так вёл себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.

Разрезала, налила.

Вы думаете, это всё моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Суер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.

Я только сказал:

— Прикройся, неловко.

И они правда глазели снизу на все эти её золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к чёрту кофий, рухнул на колени и потащил её с балкона внутрь спальни.

Спальни? Да! Это была спальня, чёрт меня подери!

И опять вышли на балкон — и снова вовнутрь.

И пошло — туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.

— Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? — говорила Лизушка. — Другим только и нравится факт, что я — золотая.

— Ну золотая и золотая, — зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно.

— Ты знаешь, — рассказывала Лиза, — они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале всё шло хорошо, а после — бах! — кувалдой по затылку.

И она засмеялась.

— Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный — сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык — бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?

— Лиза, — сказал я, — ты — золотая, а я — простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.

— Ну ладно, передохни.

Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. Глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотёсанная, лексикон, дурацкие манеры. Но всё это — окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить — кого? Золотую женщину! Из золота!

Это же конец!

Саморасстрел!

— Я тебя люблю, — сказал я устало и искренне. — Просто так люблю, не за золото. — И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.

С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.

— Ты — редкий, редкий, редкий, — с упоением утешала меня Лиза. — Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.

— Что ещё?

— Отломлю пальчик! Мизинчик!

И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.

— Стой, дура! — закричал я. — Не надо мизинца!

— Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывёшь — возьми хоть мой мизинец!

— Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!

— Да ты на этот мизинец сто лет проживёшь, а мне будет только приятно, что на МОИ.

— Не тронь мизинец! Иди ко мне!

На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:

— Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.

— И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?

— А что такого? — спросила Лиза. — Конечно, продашь.

В этот момент я снова сошёл с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на неё и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у её ног.

— Успокоился?

— Да, — равнодушно ответил я.

— Ну что? Ломать мизинец или нет?

— Что-что-что? Мизинец? Ты про это?

— Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?

— Девяносто шестой пробы? — спросил я. — Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко — ломай. Мне наплевать.

— Ну вот и всё, — облегчённо вздохнула Лизушка. — Всё ясно.

— Что именно?

— Ты — такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, всё-таки ты — редкость, я таких встречала двух или трёх.

— Двух или трёх?

— Сама не помню, — улыбнулась госпожа Золотарёва.

— А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! — прошептал я. — Пожалуйте мне топор!

— Какой топор?

— Вот тот! Что там в углу стоит!

Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на чёрном пне.

— Зачем тебе топор?

— Попрошу на «вы». Подставляйте свой мизинец.

— Рубить?! Золото?

— Ну не ломать же.

Она заколебалась.

— Послушай, — сказала она, — надо тебе сказать самое главное. Мы — золотые, пока живём, а как помрём — превращаемся в обычных людей. Неживых только.

— Эва, удивила, — сказал я. — Мы тоже, как помрём, в неживых превращаемся.

— Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь — он и рассыплется в прах.

— Зато с моим получится, — ответил я, положил руку на чёрный пень и рубанул изо всех сил.

Совершенно не помню, каким образом доставили меня на «Лавра», только слышал в забытьи:

— У него сильный ожог.

— Сам так бабу раскалил.

— А я-то думаю, кто это ему ногу отрубил?

— А может, сифилис или инфлюэнца?

— Да какой там ожог — пить надо меньше!

— Ещё бы — столько керосинить!

Все эти диагнозы и толкования моего болезненного состояния дружно, в конце концов, сходились на том, что «пить надо меньше». И я, конечно, внутренне с этим соглашался и клялся себе, что, как только приду в себя, сразу брошу пить.