Маша Трауб - Бедабеда [litres]

Вот накануне поездки в Болгарию я и поняла, что все кончилось. Мы кончились. И Димдимыч. Я даже поделилась своими опасениями и предчувствиями с Нинкой. Она рассмеялась и сказала, что у меня паранойя. Ведь все так здорово. Все только начинается. И посоветовала мне помолчать, чтобы не портить настроение ни ей, ни Димдимычу.

В Болгарию на соревнования мы так и не съездили. Туда вместо Нинки поехала Самойлова, а я отказалась по доброй воле, сославшись на травму. И в следующие разы, когда предстояла поездка в Мухосранск на игру, ехали мы с Нинкой, а если выездные соревнования за границей, то в списках оказывалась Самойлова. Нинка все еще была уверена в светлом будущем. И утверждала с пеной у рта, что в следующий раз точно Самойлову, которая была записана капитаном команды и они «просрали» пять игр подряд, не выпустят на соревнования. А отправят нас.

– Нин, не отправят. Прекрати уже. Ты ведь не дура, – говорила я.

– Я не дура, Димдимыч тоже не дурак. Зачем ему так позориться?

– Незачем, но он же позорится.

Нинка хмыкала и замолкала.

– Нин, просто подумай. Димдимыч – главный тренер, он мог сказать, что не поедет без меня. Без меня нормально. Но ты для него главный игрок и капитан. Почему он не стал отстаивать твою кандидатуру? Почему назначил Самойлову капитаном? И почему еще не оторвал ей ноги за проигрыши, а ходит и улыбается как дурачок.

– Я думаю, он знает, что делает, – огрызнулась Нинка.

– Господи, да все же понятно было сразу! – возмутилась я. – Твой Димдимыч такой же, как все: слабый человек, которому нужны деньги, связи и магнитофон, а не зефир в шоколаде из Мухосранска. Он тебя предал, сдал, слил. Как хочешь это называй.

Тогда мы с Нинкой впервые и всерьез поругались. Не разговаривали почти три месяца. Я подошла мириться первой, потому что больше не могла без нее. Нет, она не разочаровалась в Димдимыче, но как-то отпустила и его, и свою к нему привязанность. Можно сказать, самостоятельно перерезала пуповину. Тогда, помирившись, мы стали планировать, что будем делать дальше. И обе решили, что надо просто жить.

Дальше события развивались по запланированному сценарию. Отец нашей новой звезды Самойловой, которая попадала мячом в поле в лучшем случае раз из двадцати, стал организовывать выездные соревнования и лоббировать, чтобы дочь получала разряды. Отец имел для этого и связи, и средства. Бывший, откровенно говоря, случайный чемпион, папаша Самойловой потом стал видным функционером и оказался на своем месте. Мать Самойловой преподавала в институте физкультуры. Самойлову двигали со всех сторон, а мы с Нинкой и Димдимычем ездили в Мухосранск, отстаивая честь клуба. Потом Димдимыч сорвался: сообщил, что папаша Самойловой – сволочь и гад, а самой Самойловой нужно оторвать не только руки, но и голову. Отец-функционер, естественно, хамства не стерпел, но поступил по-номенклатурному мудро. Убрал Димдимыча, но не своими руками. Димдимыч тогда стал выпивать все чаще и все больше – с ним иногда случалось. Во время выездных соревнований, где мы разгромили наголову местных чемпионов, Димдимыча поймали в совсем неприличном состоянии. Мало того что пьяного вдрабадан, так еще и с проституткой в номере. Ситуацию явно подстроил папаша Самойловой. Димдимычу дали подписать заявление по собственному желанию. Он подмахнул не глядя и вернулся к выпивке и проститутке. Последнее, что он успел сделать, – дать нам с Нинкой образование.

– Девки, только не институт физкультуры. Куда хотите, только не туда! – орал тренер. – Если туда пойдете, достану с того света!

– Димдимыч умер? – спросила Настя, а вслед за ней на приеме и Анна.

– Да. Умер. Рак горла. Он до последнего хохотал и нас винил в своей болезни. Мол, должен был умереть от цирроза печени, потому что бухал, а умрет от рака горла, потому что орал на нас. Димдимыч был главным человеком в моей жизни. Он сделал для нас с Нинкой больше, чем родные родители. Он нас родил, вырастил и поставил на ноги.

– Давно хотела спросить: а почему вы с тетей Ниной в медицинский пошли? – уточнила Настя.

Людмила Никандровна посмотрела на дочь. Она вдруг стала такой, какой должна была быть, – милой, отзывчивой, улыбчивой. Доброй и нежной. Марьяша сидела на коленях у матери и задремала от нежности и переживаний. Настя обнимала дочь, хотя рука у нее явно уже онемела.

Настя никогда не интересовалась, почему мама стала психиатром, а тетя Нина дерматологом. Настя вообще мало интересовалась семейной историей и уж тем более жизнью собственной матери. Те вопросы, которые обычно мучают шестнадцатилетних подростков, то, что заставляет их открывать шкафы, в которых хранятся семейные скелеты, искать документы, чтобы убедиться в том, что эти ненормальные, чужие люди, называющие себя родителями, действительно являются таковыми, Настя начала задавать только сейчас. Очевидный диагноз – инфантилизм. Неочевидный – Настя наконец повзрослела. Узнала, что такое боль, страх, несправедливость, разочарование, – то, что положено узнавать опять же в подростковом возрасте, а то и раньше. Но Людмила Никандровна всеми силами препятствовала раннему развитию и социализации дочери, не хотела, чтобы она повзрослела раньше времени, как всегда случается с детьми из спорта. И добилась обратного – Настя выросла, вышла замуж, родила ребенка, но так и не осознала, что детство закончилось. Людмила Никандровна не научила дочь главному – ответственности, которую нужно брать на себя. Тому качеству, которым сама владела в совершенстве. На Миле лежала ответственность за исход игры. Нинка планировала, задавала тон, брызгала энергией, но именно от Милы зависело, как закончится игра. Пока все бились в истерике, Мила доигрывала. Спокойно, уверенно и точно.

– Мам, ты не ответила, почему медицина? – напомнила Настя.

– У Димдимыча был роман с Лидией Ивановной, которая преподавала в нашей школе химию. А биологичка, Наталья Ивановна, вела биологию. И у нее была, так сказать, связь с нашим Димдимычем, но раньше. Эти две женщины, работавшие в одной школе, обе оставшиеся одинокими и бездетными, каждый день встречались в коридорах и в учительской и умудрялись не разговаривать последние лет десять. Когда Димдимычу поставили диагноз и сообщили, что жить ему осталось несколько месяцев, химичка и биологичка столкнулись в больничном коридоре. Они установили четкий распорядок, по очереди дежуря у постели больного. Димдимыч не оставался один ни на минуту. Он и попросил своих Ивановн – он так в шутку их называл: «мои Ивановны» – подготовить нас с Нинкой в медицинский. Они обещали и сдержали слово. Гоняли нас как сидоровых коз, только не по стадиону, а по учебникам. Я ныла, говорила, что вообще в мед не собиралась, даже не думала. И вообще, с чего вдруг Димдимыч за меня попросил? За Нинку – да, понятно, но меня он особо не выделял.